Юрий Давыдов - Доктор Елисеев

В апреле 1883 года «Принцесса Фатима», эдакая грязнуля с ржавой трубой, положила якорь поблизости от кораллового рифа, за которым скучно белел африканский городишко Эль-Кусейр.

Капитан Уго Марчеллини сел в шлюпку и отправился на берег узнать, много ли набралось пассажиров и нет ли почты из Суэца от судовладельцев.

В Эль-Кусейр только что пришел большой караван с богомольцами, и они – арабы, суданцы, нубийцы – толпились у берега, радостно указывая друг другу на пароход, отдувавшийся там, за коралловым рифом. Богомольцы почтительно расступались перед капитаном, он двигался сквозь толпу, чуточку прихрамывая, ни на кого не глядя, с выражением застарелой тоски на длинном лице, и думал, что нынче же, приняв паломников, снимется с якоря.

Вдруг кто-то окликнул капитана. Марчеллини оглянулся. Перед ним был человек лет двадцати пяти, с рыжеватой молодой бородкой и серыми смеющимися глазами. Марчеллини знал всех здешних европейцев, но этого не знал.

– Доктор Елисеев. Из России.

– Из России? – Марчеллини приподнял одну бровь. – Здравствуйте, синьор доктор. Какими судьбами?

Елисеев отвечал, что путешествует по Африке, был в Александрии, плавал вверх по Нилу, потом прошел с караваном аравийские пески, а теперь просит место на борту «Принцессы Фатимы».

– Место? – Марчеллини приподнял вторую бровь, отчего его длинное лицо показалось Елисееву еще длиннее. – Сделайте милость, доктор. Но… какой курс вы держите, прошу прощения?

– Держу в море, – весело сказал Елисеев. – Хочу увидеть, какое оно, Красное море.

Кто-кто, а Марчеллини знал это проклятое море, и веселый тон доктора неприятно задел капитана.

– Хотите видеть Красное море? – Уго потер ладонью колючую худую щеку. – Отлично, синьор доктор, вы увидите Красное море. – Это прозвучало почти угрожающе.

В тот же день корабельная шлюпка доставила нз борт «Принцессы Фатимы» Александра Васильевича Елисеева, его небольшой багаж и неизменную дорожную аптечку.

К вечеру на пароход повалили богомольцы. Великие тяготы снесли они, прежде чем добрались в маленький приморский Эль-Кусейр. Неделями шли, месяцами. Где вплавь, где вброд переправлялись через реки. Брели в лесах, брели пустынями. Все вытерпели ради того, чтобы сесть на пароход, переплыть Красное море и ступить на берег Аравии. В Аравии, в порту Джидда, начинался караванный путь, путь в Мекку.

Босые, в изодранных одеждах, изможденные, поднимались они, перебирая четки, на палубу «Принцессы Фатимы»: жители нильских побережий, суданские охотники, обитатели сахарских оазисов, алжирские горцы.

Когда небо и море померкли, последние лодки вернулись в Эль-Кусейр, «Принцесса» вспугнула винтом акул, и рейс начался.

Ночь пришла душная, море светилось, как гнилушка. Елисеев, утомившийся за день, решил соснуть. Он спустился в каюту, но в каюте было как в парилке. Елисеев задохнулся, выругался и поспешил наверх.

Богомольцы уже разлеглись вповалку на палубе. «Принцесса» пыхтела и переваливалась на волне. Капитан Марчеллини лунатиком шатался по баку.

– Доброй ночи, – вяло сказал Марчеллини.

– Да уж до-о-обрая, – протянул Елисеев. – Я понял, капитан, состояние курицы, из которой приготовляют бульон.

– А ведь это только апрель, – все так же вяло заметил Марчеллини.

– Воображаю, каково летом.

Они стали прохаживаться рядом.

– Впервые в Африке?

– Вторично, капитан.

– О! Когда же успели?

– Два года назад приезжал, студентом. Был в Александрии, в Каире.

– Вы богаты?

– Как церковная мышь, – рассмеялся Елисеев.

– Жаждете приключений?

– И да, и нет.

– Как прикажете понимать?

– Долго толковать, капитан.

– А куда спешить? Клянусь мадонной, не уснете.

– И так будет?

– Пока не привыкнете.

– Скоро ли привыкну, капитан?

– Я привыкаю десять лет…

– Что ж вас удерживает?

Марчеллини нехотя ответил:

– Об этом долго рассказывать.

Елисеев возразил его же словами:

– А куда спешить?

– Э! – крякнул Марчеллини. – Ловлю вас на слове. Спешить действительно некуда. Уснем под утро… Знаете, доктор, давайте-ка сперва вашу историю, потом – мою. Впрочем, в моей нет ничего любопытного.

– Да и моя, – улыбнулся Елисеев, – отнюдь не «Тысяча и одна ночь».

– Э! – сказал Марчеллини.

Елисееву нередко приходилось рассказывать о себе всякого рода попутчикам, но рассказ его всегда отличался краткостью, пожалуй чрезмерной. На упреки в лаконизме, присущем скорее военному человеку, чем медику, он отшучивался: во-первых, говорил, жизнь его недолга, ибо родился он в 1858 году, а во-вторых, краткость речи должна быть ему присуща, ибо он не просто лекарь, а военный лекарь.

Так и теперь, душной апрельской ночью, посреди Красного моря, прохаживаясь по грязной и склизкой палубе «Принцессы Фатимы», он недолго разгонял тоску капитана Марчеллини. Александр Васильевич сказал только, что объявился на белый свет в крепости Свеаборг, у Финского залива, в семействе армейского офицера, с малолетства кочевал вместе с полком, учился сперва в Кронштадтской гимназии, потом в Петербурге, в университете и Медико-хирургической академии, немного служил и порядком странствовал, испытывая душевную потребность в смене впечатлений.

Елисеев не стал объяснять капитану свою, как он иронически выражался, «философию путешествий». Между тем ирония была напускной, потому что Александр Васильевич в самом деле составил для себя систему взглядов на путешественников и путешествия, исходя из убеждения в том, что странствия – самое лучшее, чем только может быть наполнена жизнь человеческая. И он чурался оседлого бытия, как черт ладана, хотя каждая экспедиция пожирала без остатка его скудные сбережения, добытые жесточайшей экономией и сотрудничеством в журналах.

Когда же Марчеллини спросил, в каких краях довелось побывать синьору доктору, тот перечислил:

– Финляндия, Урал, Скандинавия, север России, Африка, Малая Азия…

– Да вы – энциклопедия.

Елисеев ухмыльнулся:

– Странствия, как фруктовый напиток: пьешь – приятно, а жажду не утоляет.

Он не распространялся, что с детства полюбилась ему походная жизнь, что заветный, всегда волнующий смысл слышал он в словах «Выхожу один я на дорогу, сквозь туман кремнистый путь блестит», что мир прекрасен и полон тайн, что он обожает (хотя и терпеть не может этого слова), да, обожает старую нашу землю и хотел бы всю ее объять своей любовью…

Нет, обо всем этом он не говорил капитану «Принцессы». Да и как было передать состояние полуголодного студента, три четверти года сидевшего в аудитории или шнырявшего по Питеру в поисках уроков, как было передать тот восторг, то чувство раскованности, обновления всего существа, когда летней порой вдыхал он запах рыбы и честного труда в Скандинавии, когда шел с полесовщиками Приуралья, когда ощущал буслаевскую силушку северной Руси, слышал шум беломорских волн и тишину скитов?