Владимир Санин - Новичок в Антарктиде

— Прибыл ответ? — спросил я.

— Пешка на а4, — кивнул Коля. — На наш следующий ход конь ф6 они готовы пойти слоном на е2.

Мы погрузились в раздумье. Московские художники уже на пятом ходу уклонились от теоретического варианта. А это значит, что они либо такие же пижоны, как мы, либо, наоборот, хотят нас запутать.

— Говорили с Семенычем? — спросил Коля.

— Не соглашается…

Несколько дней подряд я пытался вырвать у начальника разрешение на одну авантюру. Дело в том, что я хорошо знаком с Михаилом Талем (о чём гроссмейстер, возможно, и не подозревает): лет десять назад я брал у него интервью для радиопередачи «С добрым утром!». Миша — а тогда это юное шахматное чудо позволяло себя так называть — обладал отличным юмором, и я не сомневался, что он охотно примет участие в невинном розыгрыше. Идея была такая. Мы посылаем Талю радиограмму, в которой раскрываем все карты и предлагаем ему играть за Восток, против художников. Те, разумеется, будут разгромлены, поднимется шум, наша вечнозелёная партия прогремит на весь мир, а мы, вдоволь посмеявшись, раскроем мистификацию. К сожалению, Василий Семеныч счёл идею сомнительной и зарубил её на корню.

— Какой розыгрыш пропадает! — огорчился Коля и неожиданно ухмыльнулся. — В почте таится масса неиспользованных возможностей. Когда я учился в ЛАУ, [8] ЛАУ — Ленинградское арктическое училище. мы славно разыграли одного курсанта. У него, в общем-то неплохого парня, был один недостаток: он очень любил хвастаться своими победами: «Я, мол, такой и сякой, для ихней сестры неотразимый!» Ладно. Написали мы ему письмо якобы от девчонки, которую он еле знал: «Умираю от любви, жду вечером в субботу по такому-то адресу, буду одна. Навеки твоя» и прочее. Смотрим — клюнул. Весь день гладился, отмывался, душился и с упоением читал желающим письмо. Хорошо. К вечеру укатил по указанному адресу — черт знает куда, километров за сорок от Ленинграда в какую-то деревню. Мы ждём, не спим — кому охота терять такое удовольствие? Вернулся он ночью, промокший до нитки, грязный, в разорванных штанах — противно смотреть. До утра спать ему не давали — расскажи! Признался, что заблудился, стучал в несколько домов, и какой-то псих на него собаку натравил. И что вы думаете? Перевоспитали!

Колю я всегда слушал с наслаждением. Рассказывая весёлые истории, запас которых был у него неисчерпаем, он сам не смеялся, и лишь в его голубых и мягких, огромных, как у девушки, глазах дрожал смех. Коля являлся одним из членов-учредителей нашего филиала «Клуба 12 стульев» и активнейшим участником чаепитий, частенько превращавшихся в «вечера устного рассказа».

— Ребята, а уж не рекорд ли сегодня? — Саша Дергунов оторвался от стола. — Минус 21,5 градуса! Кажется, так тепло на Востоке ещё никогда не было.

— Рекорд не засчитывается, — возразил Коля. — Семеныч говорил, что в одну экспедицию было 20,9 градуса. А вот нам с Борей до рекорда действительно рукой подать — сегодня зонд махнул на сорок километров. Ещё немного — и Семенычу придётся выставлять бутылку коньяку согласно неосторожно данному обещанию!

— Эй, служба погоды! — из соседней комнаты высунулась голова Валерия Фисенко. — В порядке расширения кругозора — какой самый точный метеорологический прибор?

— Большой палец!

— Каменный век! Берите полотенце и вывесьте его на форточку. Если мокрое — дождь, если колышется — ветер, если нет — украли…

— Эрудит! — с восхищением сказал Коля. — Кулибин!

— Люблю, когда меня уважают, — растрогался Фисенко. — Как с Борисом выставишь Семеныча на коньяк — смело зови, приду.

В соседней комнате летали искры и пахло жареным железом. Юрий Зеленцов наваривал на кровати «второй этаж». Ему помогали Игорь Сирота и Валерий Фисенко. Вся эта троица, молодые горные инженеры, прибыли на станцию позавчера; год они отзимовали в Мирном и теперь на месяц с небольшим стали восточниками. Именно им предстояло «потрогать Антарктиду за вымя» — смонтировать буровую установку в углубиться в недра ледового материка. Старший группы — Фисенко, известный всей экспедиции балагур и великолепный работяга; будучи одним из создателей буровой установки, он последние три года почти непрерывно разъезжал по разным полярным областям, усовершенствуя своё техническое дитя и очень скучая по другому, тоже трехлетнему ребёнку, которого в честь деда назвали Филиппок и которого за всю его жизнь папа видел лишь несколько месяцев. В Мирном установка работала безотказно, и теперь Валерий горел желанием испытать её на Востоке. С понятным чувством ждали этого Нарцисс Иринархович Барков, руководитель темы, и его отряд — инженеры Никита Бобин, Геннадий Степанов и Георгий Соловьёв; по плану они должны были за год углубиться в лёд на полкилометра и привезти в Ленинград добытый керн. Времени для монтажа установки оставалось в обрез, и Барков был вне себя от нетерпения: всячески ухаживал за буровиками, оберегал их сон и намекал, что пора приниматься за дело.

— Какое дело? — удивлялся Фисенко, облизывая синие пересохшие губы.

— Что я сюда, товарищи дорогие, работать приехал?

Вот и сейчас Нарцисс Иринархович с немым упрёком смотрел на буровиков, которые по просьбе Семеныча отказались от положенного гипоксированным элементам трехдневного инкубационного периода и занялись сварочными операциями.

— Но ведь это стрельба из пушек по воробьям! — негодовал Барков. — Разве можно уникальным специалистам тратить время на такую чепуху?

— Это все Сирота, с его аристократическими замашками, — пояснял Фисенко. — Спать на полу, видите ли, ему не нравится. Кровать требует с пружинным матрасом и шишечками.

Дав буровикам несколько бесценных советов по повышению качества сварочных работ, я зашёл в радиорубку покормить рыбок. Они мирно плавали в аквариуме, не имея представления о том, что являются самыми южными гуппиями в мире. В старой смене за рыбками ухаживал, кажется, Дима Марцинюк, теперь заботиться о них будет Гера Флоридов. Зашёл я, как оказалось, не зря — Гера с ухмылкой вручил мне радиограмму, в которой сын сообщал о том, что получил паспорт, и заканчивал угрожающим намёком: «Приезжай скорее, а то женюсь». Это на меня продолжалась атака, начатая женой: узнав, что я решил не возвращаться на «Визе», она прислала радиограмму, выдержанную в духе лозунгов гражданской воины: «Даёшь шестимесячную программу за три!» Бесполезно, мои дорогие шантажисты, «Визе» уже ушёл! Ничего нам с вами не остаётся, как поскучать друг по другу до конца мая.

Написав на розовом бланке оптимистический ответ, я решил подышать свежим воздухом и пошёл в медпункт одеваться.

Здесь происходили драматические события. С искажённым от ужаса лицом доктор взирал на груду деталей, которые ещё час назад были электрокардиографом, а слегка озадаченный Тимур с ненужным в данной ситуации энтузиазмом цокал языком и восклицал: