Евгений Буянов - Стихий безумные удары

Система подсчета результатов в конкурсной программе имела свои особенности. В большинстве номинаций баллы начислялись только за призовые места, а все команды, участники которых оказались за чертой призеров получали ноль и могли пытаться наверстать упущенное только в других конкурсных номинациях. Итоговое место команды определялось по лучшей сумме баллов в номинациях конкурсной программы. При отсутствии призовых мест общее место команды фактически определялось по месту, занятому в обязательных конкурсах по показателям туристско-массовой работы и конкурсе стендов. Представьте, уже тогда рекламе придавали немалое значение. Но вот форма и направленность рекламы, – большой и маленькой «показухи», – была совсем другой. Приятной формой рекламы был парад делегаций слета, состоявшийся в четвертый день соревнований. В форменках своих делегаций мы промаршировали на общую линейку, выслушали приветствие и информацию представителей Федерации и Главной судейской коллегии, подняли флаг слета.

Команду нашу все хорошо знали, с ней считались и с ней дружили. Особенно хорошие отношения были с прибалтами (эстонцами, латышами и литовцами, – они к нам были территориально близки и нередко приезжали на наши соревнования), а также с молдаванами и алма-атинцами (команда Казахстана).

Стенд у нашей делегации был неплохим, и здесь мы «свое» взяли (были где-то третьими или четвертыми). По показателям туристско-массовой работы мы заняли первое место. При примерно равных показателях с другими делегациями-фаворитами, у нас здесь был свой представитель в жюри. Точнее, председатель жюриэтого конкурса, который не дал «своих» в обиду… Понятно, такое «обстоятельство» не может не заставить улыбнуться результатам конкурса, и «секретом» от соперников это обстоятельство не было. Но в других номинациях конкурсов председателями жюри были представители других команд, которые тоже «в меру» хранили интересы «своих», если «свои» выступали на достаточно высоком уровне…

Моей личной заботой был конкурс технического творчества. Для него привез около десятка различных образцов снаряжения. Частью это были вещи, изготовленные самостоятельно. А часть взял «напрокат» у знакомых ленинградских туристов и альпинистов. Конечно, с соблюдением всех авторских прав.

Положение с туристским и альпинистским снаряжением тогда, в 1984, было совсем не таким, как сейчас. Нынешнего изобилия не было в помине. Какое там изобилие, – купить ледоруб или карабин было большой проблемой. Изделия из плотных синтетических тканей и сами ткани были в дефиците. Очень многие вещи приходилось делать самим. Шили рюкзаки из отслуживших капроновых фильтров. Удлиняли брезентовые рюкзаки «типа абалаковских» («абалаковским», правда, в них остался только брезент, тесьма и название). Сами шили обвязки из ремней безопасности. Вытачивали ледобурные, скальные крючья и даже ледорубы из титана. Восстанавливали ржавые ледорубы, найденные на помойках альплагерей… В общем… Романтика! Иголкой по-настоящему опытный турист владел ничуть не хуже, чем ледорубом или ложкой после походной «голодухи».

Ряд технических идей был почерпнут из иностранного опыта после посещения «заграницы» нашими альпинистами. Мне запомнился рассказ Олега Борисенка о восхождении советской команды на Мак-Кинли в 1977 году. Рассказ сопровождался показом образцов снаряжения. Здесь большинство из нас впервые увидели рюкзак с поясным ремнем, закладные элементы (закладки) для скал, молоток для ледолазания, трубчатый ледобур с точечною приваренной навивкой. Наслушались разных «чудес» о веревках, – не намокающих, мягких, светящихся в темноте, оставляющих след на снегу… Позже, в начале 80-х, мы с интересом учились на предсезонных семинарах в ЛКТ, которые вел известный альпинист-изобретатель Борис Лазаревич Кашевник (у меня случился казус: я вдруг с удивлением от него узнал, что он – отец моего одноклассника Миши).

Через некоторое время варианты многих иностранных образцов, уже с личными особенностями и усовершенствованиями (и удачными и неудачными), начали появляться в руках наших туристов и альпинистов.

А некоторые вещи имеют «чисто русское» происхождение, и мы ими можем по праву гордиться. Такова, например, «пенка» – силушка (педель, пенозад, хоба и еще немалое количество названий). По тому, что где-то в 1984-85 годах мы узнавали свои, ленинградские группы, по наличию этих «пенок» под рюкзаками, можно судить, что впервые они появились в нашем городе. Видимо, потому, что танки на Кировском заводе изнутри обшивали пенополиэтиленом. А отходы выбрасывали на свалку в Татьянино, которую быстро освоили бедные туристы-студенты. Купить же в магазине этот материал поначалу было нельзя. Но потом выпуск ковриков все же освоили.

Похоже, «русское» происхождение имеет и якорь айс-фифи. На многих языках (в частности, и на английском) этого и термина-то, вроде, нет. Это, – словесный казус, русское название в английской транскрипции («фифи» назывался крючок, на котором подвешивали лесенку на карабин с возможностью вытаскивания за собой посредством репшнура за отверстие в крючке, – якорь фифи получил название по аналогии с крючком-фифи). Правда, Виктор Подгурский (конструктор судоверфи ДСО Профсоюзов, которая производила тогда альп. снаряжение) говорил мне, что, якобы, первый образец айс-фифи появился в Италии, но там «не пошел» в массовое производство из-за своего несовершенства. А наши якобы его усовершенствовали. Но я нигде этого образца-«прародителя» не видел ни в натуре, ни в проспектах. Массово эта конструкция «пошла» у нас (якорь Белоусова и его модификации). На этот слет я привез складной айс-фифи, прототипом которого был якорь Володи Худницкого (родословная которого идет от альплагеря «Джайлык», – тогда лагерь принадлежал «атомному» Министерству среднего машиностроения).

Для конкурса я собрал свои образцы: складной якорь айс-фифи, альпеншток, накидку от дождя, техническое средство страховки (типа шайбы Штихта), обвязку с системой амортизации и еще 2–3 конструкции, которые не запомнились. Пару новых самоделок удалось получить у Бориса Лазаревича Кашевника (в том числе «Букашку-2» и снежный якорь-«плуг»). Интересную конструкцию подвесной одноместной палатки предоставил Борис Никандрович Драгунов. У Мостофина-младшего удалось получить на конкурс добротно пошитый рюкзак из лавсана. Всего набралось 10 образцов. Еще 14 образцов предоставил Саша Воскобойник, – скальный и ледовый молотки, пробка-ледобур, кошки и пр. По тем временам исполнение, дизайн его образцов было весьма высоким. Но было ясно, что жюри, конечно, будут интересовать, прежде всего, образцы, несущие техническую новизну, новые изобретательские решения. Из образцов Воскобойника наиболее интересно выглядел ледовый молоток-«шакал», выполненный по аналогии с только что появившейся иностранной конструкцией. Большинство туристов его увидели впервые. Тогда для меня такая форма лезвия показалась очень странной. Впрочем, думаю, и сейчас мало кто понимает, почему лезвие имеет такую форму. Если вглядеться внимательно, ничего особенного в ней нет: такой же клин на конце, как и у «серпа», и с таким же рабочим наклоном. Позже стало ясно, что сначала «зашакаливание» было связано с проблемами центровки айсбайлей (имевших утяжеленные рукоятки), а далее сохранилось, как рудимент моды, совсем не будучи обязательным для инструментов с достаточно легкой ручкой (таково мое мнение, а иных обоснованных объяснений я на сей счет пока не слышал).