Фритьоф Нансен - «Фрам» в полярном море

– Вот как! – говорит он. – А я считал, что в других экспедициях люди были повыносливее нас; мы тут чересчур много отсиживаемся в своих норах.

У меня не было никакого желания выводить его из заблуждения, хотя знаю, что это ему не помешает с одинаковой готовностью делать всегда и все, что только в силах он сделать.

Странное, собственно, теперь время. У меня такое чувство, словно я готов к летней экспедиции– будто весна уже пришла, а ведь еще только середина зимы, самый характер летней экспедиции еще не совсем выяснен. Лед спокоен и лишь потрескивает от мороза, как и «Фрам».

На днях я опять читал отчет Пайера о санной экспедиции на север через Австрийский пролив. Нельзя сказать, чтобы чтение это действовало ободряющим образом. Землю, которую он описывает как царство смерти, где, по его мнению, он и его товарищи неизбежно погибли бы, если бы им не удалось найти опять свое судно, эту землю мы считаем своим спасением, рассчитываем сделать своим убежищем, когда наш провиант истощится. Это может показаться легкомыслием. Я, однако, вовсе не думаю этого. Я твердо убежден, что земля, уже в апреле изобилующая медведями, люриками и кайрами, земля, где тюлени лежат прямо на льду, должна быть «страною обетованной, текущей молоком и медом» для двух мужчин с хорошими ружьями и верным глазом. Здесь, несомненно, можно будет добыть достаточно не только пищи насущной, но и сделать запас для дальнейшего путешествия на Шпицберген. Правда, подчас приходит мысль, что, как раз тогда, когда мы острее всего будем нуждаться в пище, ее и не будет, но такие мысли быстро исчезают. Не следует забывать слова Карлейля. [212]«Человек может и должен быть мужественным, он должен всегда идти вперед и действовать, как мужчина, непоколебимо веря в свое призвание и в свое назначение».

Правда, у меня нет никакого предназначения – было бы недурно иметь его на такой случай, – но тем не менее мы отправимся. Четыре недели или немного меньше быстро пройдут, и прощай тогда, наше уютное жилище, дававшее нам кров полтора года. Мы двинемся во мрак и в холод, в царство неведомого.

23 января я записал: «Рассвет стал ярче настолько, что отражение его явственно видно на льду. Сегодня я впервые в этом году увидал румянец зари на краю горизонта». Готовясь покинуть судно, я распорядился, чтобы почаще делали промер глубины. Последний раз лот показал 3450 м. Лыжи я сложил в трюм; самое главное было сделать их гладкими, крепкими, гибкими и легкими – качества эти необходимы для того, чтобы можно было сколько-нибудь значительно пройти вперед. «Лыжи будут тщательно натерты смесью стеарина с салом, и скорость на них обеспечена. Тогда дело только за ногами, но об этом, я думаю, печалиться не придется».

«Фрам» после сильного ледового сжатия в январе 1895 г.

«Вторник, 29 января. Вчерашняя широта 83°30 (несколько дней тому назад было 83°40 , но затем нас снова понесло к югу). Постепенно светлеет все больше, и в полдень почти светло. Находясь на льду, можно даже читать книгу, если только буквы достаточно крупные и четкие. Каждое утро, прежде чем спуститься в трюм и отдаться работе над лыжами и снаряжением, я не могу не выйти хоть на минутку наверх, чтобы приветствовать брезжащий день. Удивительное чувство наполняет душу, я совершенно не могу от него освободиться. Не предчувствие ли победы поднимается в глубине души? Чувствую, что все мечты мои расцветут, станут действительностью, когда взойдет солнце, прячущееся под скованными льдом водами!..

И все же, когда я привожу все в порядок и хлопочу среди этих знакомых окрестностей, на меня нет-нет да набежит легкое облако грусти. Я ведь готовлюсь к разлуке и со старым другом, и с судном, долго служившим мне родным кровом. И вдруг – навсегда покинуть и этот кров, и товарищей, никогда не поставить больше ногу на эту занесенную снегом палубу, не забираться под парусиновый тент, не слышать взрывов смеха в привычной обстановке кают-компании, никогда не сидеть здесь в кругу друзей. И еще вдруг приходит на ум, что меня не будет с товарищами, когда «Фрам», разорвав ледяные оковы, направится к Норвегии. Прощание всегда придает жизни слабый колорит печали, как красноватая полоса заката, когда день – дурной или хороший – погружается вдаль на краю моря.

В сотый раз обращается взор мой к висящей на стене карте, и каждый раз от нее веет холодом. Предстоящий путь так долог. Сколько препятствий может встать на этом пути! Но затем снова возвращается чувство уверенности, путь будет пройден, иначе и быть не может, – настолько тщательно все подготовлено.

Юго-восточный ветер свистит над нами и непрерывно несет на север, все ближе к цели. Когда я поднимаюсь на палубу и выхожу через парусиновую дверь в ночную тишину, вижу усеянный мерцающими звездами темный свод небес и пылающее северное сияние, – все отступает на задний план, и я, как всегда, подолгу не могу уйти из этого темного, глубокого, безмолвного пространства, беспредельного храма природы, в который стремится душа, чтобы найти свое прошлое. Трудолюбивый муравей, что из того, достигнешь ли ты цели со своей хвойной иглой или нет? Все исчезает ведь в море вечности, в великой Нирване.

И наши имена забудутся со временем, и никто не вспомнит о наших деяниях. Жизнь проходит, как легкое облачко на небе, и рассеивается, как туман, который тает под лучами солнца, испаряясь от его тепла. Жизнь – лишь мимолетная тень, и от судьбы своей никуда не уйти, чему быть, того не миновать.

Скоро мы пустимся вдвоем в путь по ледяным просторам в великую пустыню, которая покажется нам тогда еще более безмолвной».

«Среда, 30 января. Сегодня произошло примечательное событие: мельница наша после продолжительной остановки снова заработала. Несмотря на холод и мрак, Амунсен привел там наверху в порядок зубчатые колеса, и мельница завертелась легко и ровно, будто на резиновом ходу».

Все время дул норд-ост, но мы продолжали дрейфовать к северу. В воскресенье, 3 февраля, мы находились на 83°43 северной широты. Время отправления все больше приближалось, и шли последние усердные приготовления. Нарты были наконец готовы, и я испытал их при различных условиях. Я уже упомянул, что мы сделали накладные кленовые полозья, чтобы наложить их на окованные нейзильбером постоянные полозья. Мы имели в виду сделать нарты, и в частности полозья, более крепкими, чтобы им, особенно в начале пути, когда груз будет тяжелым, меньше грозили поломки при толчках, которые, очевидно, придется испытать. Потом, когда груз уменьшится, мы сможем снять эти накладные полозья. Кроме того, у меня было еще одно ошибочное соображение: мне казалось, что при той низкой температуре, какая обычно стоит здесь зимой, металлические полозья будут хуже скользить по сухому снегу, покрывающему лед, чем отполированные деревянные. К 8 февраля первые нарты с накладными полозьями были готовы. Тащить такие нарты оказалось куда легче, чем нарты на металлических полозьях, хотя груз на обоих был одинаков. Разница настолько велика, что, по нашему мнению, «тащить нарты на металлических полозьях было по крайней мере вдвое тяжелее, чем на кленовых полозьях, пропитанных смесью дегтя со стеарином». Наши новые ясеневые нарты были теперь почти готовы и весили без накладных полозьев 15 кг.