Сергей Гусаков - Время драконов (Триптих 1)

— как раньше улыбался он, он ведь всегда улыбался,— самый младший из них, и мама стояла одинокая, тоненькая, чёрной тростинкой на холодном ветру; даже отец приехал на похороны и стоял сбоку, что-то спрашивая у ребят — Сашка не слышал, о чём они говорили: слова относило ветром; он вспомнил другие похороны — и слёзы душили его, он не мог отвечать, когда его спрашивали, не понимая, отчего — смерть , почему,— но приходилось говорить:никто ведь не знал, как он погиб,— и приходилось рассказывать:к Дизелю и Пищеру, нашедшим тело, боязно было подходить,— а Сашка был с ними, когда искали,— когда ещё думали, что — найдут, что ещё можно спасти ... И нужно было всё это говорить, выговаривать —— сквозь слёзы — и повторять, повторять, повторять...

..: В морге ревел орган,— «зачем орган, и так всё...»,— думал он, не слыша, что говорили другие — Виталик, Вет стоял перед глазами — живой, смеющийся,—

: Пищер не дал ему верёвок и снаряжения. В НБС считали такие выезды безумием, и Виталику просто запретили ехать. Было ясно, что ехать нельзя— снег, обледеневшие склоны Чатыр-Дага, по прогнозу на ближайшие недели пурга; добро б ещё с группой — тогда погода по боку, всё равно под землёйвсё иначе, и наверху гарантированный костёр; дежурные, знающие КС любого погружения и готовые оказать помощь, твои товарищи на страховке при спуске и подъёме —— но ехать одному...

... Гроб не открывали: серый тяжёлый металл — так он вернулся оттуда, из своей последней поездки, и лица его больше никто никогда не увидел. Потом выяснилось, что он собирался ехать не один — с ним должен был ехать Лис. Лис был почти магистром, его знали все, потому что все покупали у него анораки, комбезы, рюкзаки, самохваты и рогатки,— мастер по изготовлению снаряжения, золотые руки — говорили о нём,— и никто не подумал ничего плохого: мало-ли из-за чего человек не смог поехать?.. И добренькие люди одолжили Виталику снарягу — в том числе старую гнилую пеньку, которая оборвалась, когда он висел над двенадцатиметровым колодцем: просто каменным мешком, не стоящем света фонарика — без ответвлений и продолжения...

Не сулящем ничего — кроме смерти.

: В автобусе было тесно, гроб тяжёлой монолитной плитой — металл, как камень и камень, как металл — скользил по полу, заставляя упираться в него ногами,— давил и вздрагивал, точно живой, будто изнутри кто раскачивал его... У подъезда Пищера остановились — Андрей выскочил за свечёй, потому что в суматохе никто не догадался её взять. Пока ждали Андрея — курили, и снова холодный ветер, лужи, солнце и двор, площадка во дворе — Виталик жил с Андреем в одном доме, и вот теперь — в последний раз — его внесли домой; постояли,— глухо рыдала мать, прибежал растрёпанный Пищер со свечёй, будто в ней было дело, подумал Сашка, потом понял, что Андрей не в себе, ему нужно было делать хоть что-то ,—

— Лис,— вдруг сказал он.

— Дизель тут же схватил Пищера за руки, свеча выпала на пол, покатилась по лестнице, но никто этого не заметил — они стояли одни на лестничной клетке и Сашка поднял её — жёлтый парафиновый столбик, а Дизель сказал:

— Ты не имеешь права прогонять его, сегодня сюда может прийти любой,— это была первая трещина между ними — Пищер стоял с руками, сжатыми за спиной Дизелем, и Лис гордо прошёл мимо .

..: Он жил ещё десять дней,— восемь переломов — позвоночник, бёдра, ноги... Как он хотел жить! Страшно было себе это представить — один в ледяном каменном мешке, а сверху дождь, снег... и белое пятнышко неба,—

— Если бы выехать раньше! Если бы оставался контрольный срок! Если б не промолчал тот, кто должен был ехать с ним!..

— И та, что дала верёвку...

— И крымская ГСС, отказавшаяся подниматься на плато из-за плохой погоды ,—

: “Спасатели” —— даже следов их не нашли они, когда поднялись наверх. Никто не оплачивал им дорогу, не отпускал с работ, не предоставлял отгулов,— а те, из Крыма, когда им звонили три недели подряд — каждый день, пока не поняли, что надо ехать самим— те, кто назывался спасателями и получал за это гордое имя деньги,уверяли, что ищут, что прочёсано всё плато и его точно нет — ищите-мол-где-угодно, только не на Чатыр-Даге...

: Снег на плато, вопреки прогнозам, не шёл более месяца, и та самая обещанная синоптиками пурга случилась в день отъезда Егорова. В последний день их поисков.

На старом, оплавленном солнцем снегу, было много отпечатков следов Виталика — и ни одного следа “спасателя”.

: Ложь. Трусость. Лень. Боязнь промокнуть в снегу, замёрзнуть под порывами ветра,— скотское нежелание оторвать жопу от уютного кресла перед телевизором в тёплой квартире,— могут быть названы причиной смерти?..

: ИСКАТЬ ЧЕЛОВЕКА — это ведь не отбирать снаряжение и спиртное у случайно встреченных погожим летним днём ‘диких’ туристов...

: Его ещё можно было спасти –

— Если б онихоть не врали, что ищут!

— Он не умирал десять дней. Он очень любил жизнь, и очень хотел жить.

... А у костра на оттаявшем пятачке земли, уже обледеневшем, чуть заметённые снегом, сдуваемым ветром со склонов, валялись гильзы “беломора”.

: Вет не курил.

... Пищер наклонил свечу; с двух сторон протянулись зажжённые спички. Сашка не видел, кто — только руки; руки раздвинули цветы и венки и поставили на холодный металл Свечу,— так провожали они в последний путь тех, кто ходил и уходил под землю — это была их традиция,— и снова звучала музыка, и снова — очень громко, слишком громко,— было противно и страшно, и снова много говорили, но он не слышал слов/снов ——

— Лис сказал, что не поехал потому, что Виталик вроде бы ехать отказался; Лис отправился к родным в Казахстан и о том, что Виталик уехал один и не вернулся, узнал только вчера...

..: Убрали цветы, пьяный служитель протянул было руку к свече, но Пищер заорал «Не трожь!» — и тот, испуганно бормоча нечто вроде “нельзя, нельзя”, отступил в сторону.

: Гроб задвинули на транспортёр, словно багаж в аэропорту, и он медленно двинулся вперёд — не под землю уходил от них в Последнюю Свою Дорогу Виталик — в небо, и Свеча на цинке, жёлтое колеблющееся пламя, провожало его до самого конца: в том огне, в котором сгорел он, было и её пламя. Он унёс с собой этот огонёк — всё, что они теперь могли дать ему, «и всё», сказал кто-то,— Сашка ощупью нашёл дверь и вышел наружу.

... А потом они вернулись во двор; в тот двор, с которого когда-то всё началось,— другим таким же апрельским днём — долго-долго стояли там и курили, и Пищер снова смотрел вокруг, будто ничего не видя. «Будь проклята эта страна”,— потом сказал он. Сашка знал, что вчера его выгнали с работы за эту поездку. Потом были стол, рис с изюмом, стопка, прикрытая кусочком чёрного хлеба, и Пищер пил, пил... «Будь проклят этот мир», — повторил он. Через месяц он выйдет на площадь — не на Красную, на Пушкинскую,— но и этого будет достаточно. И год проведёт в Лефортово, и ещё полгода — в зоне под Пермью. И где-то там ему ‘опустят’ почки... Но это будет после, потом. А сейчас он молча пил, и Дизель пока сидел рядом — в тот год, когда Андрей вернётся, Лёшка пойдёт служить...