Юрий Иванов - Золотая корифена

— Предложение есть, — говорит Петя Скачков, — ее следует замучить.

— Как это замучить?

— Значит так: попадется на крючок и пускай там бултыхается. Пока не подохнет,

— Чушь ты несешь, Петр, — Корин Даже сплюнул. — Это такая живучая тварина! На горячей палубе по полчаса хвостом колотит. А помните, пузо вспороли и кинули в воду. Так она плывет хоть бы хны, а кишки в воде, как тряпки, болтаются. Тьфу… А ты говоришь «замучить». Она нас всех замучает, а не мы ее.

— И все же надо попробовать. В крайнем случае трос обрубим. Черт с ним. Лишь бы от акулы избавиться, — говорит Валька. — Корин, готовь снасть. Завтра утром с ней расправимся. Коля, опускай свою сетку.

…Вечер проходит в мрачной тишине. Сразу с наступлением темноты «Корифену» настиг небольшой ливень. Вычерпав воду из лодки, садимся ужинать. В сетку за несколько часов буксировки набилось с литровую банку планктона. Когда вытряхиваем улов в миску, живая масса вспыхивает холодным голубым светом. Кажется, что в сетку попали не мельчайшие животные океана, а груда драгоценных камней, переливающихся всеми оттенками синего цвета — от ярко-голубого до густо-фиолетового.

— Это перидинеи, ракушковые рачки и ночесветки, — говорю я, — возбуждаясь, они начинают светиться. Мельчайшие существа как бы горят с ничтожным выделением тепла. Интересно, правда?..

Все молчат. Скачков, вздохнув, подцепляет планктон ложкой и отправляет ночесветок, перидинеи и ракушковых рачков в рот.

— Ух, печет! — шепчет он и, открыв рот, шумно вдыхает в себя воздух. Во рту у него, как у фокусника, полыхает голубой огонь.

Мне еще хотелось сказать о том, что живой свет в организмах возникает при наличии особых веществ — белка люциферина и фермента люциферазы.

— Ребята, — начинаю я, — ну что вы все такие кислые? Хотите, я вам расскажу про те процессы, которые происходит в…

— Заткнитесь, Леднев, — обрывает меня Валентин, — берите ложку и ешьте планктон. Он очень питателен. А вам, как и всем, кто здесь присутствует, надо питаться. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас отдал концы.

И я стал есть планктон. Жмурился, давился, стонал, но ел. Ведь Валентин прав; нужно питаться. Иначе будет плохо. Черт знает, сколько нам еще вот так болтаться в заливе. А до берега не дотерпишь. До берега еще далеко. И не известно, когда мы будем на палубе судна. Если только «Марлин» разыщет нас в ближайшие трое-четверо суток.

Тихо и грустно было в этот вечер на «Корифене». К тому же и Бенка напакостил: пока мы мужественно опустошали миску, наполненную голубым светом, Бенка забрался под брезент и распотрошил Валин «Казбек». Почти полную коробку папирос. Бенка отрывал у каждой из папирос мундштук, раздирал тонкую бумажку и табак высыпал. Валентин только зубами скрипнул, когда увидел пустую коробку. Я думал, что он отколотит незадачливую обезьянку, но «адмирал» сдержался: махнул только рукой, проворчал что-то такое морское, соленое и лег спать. Рядом с ним устроился я с нашкодившим Бенкой, а с другой стороны — Корин.

На небе, между тучами, безучастные и равнодушные ко всему дрожали звезды. На корме чернел силуэт и то разгорался, то гас красный огонек. Это, не выпуская из зубов своей трубки с остроносой физиономией Мефистофеля, нес вахту Петр Скачков. Устроившись поудобнее, н закрыл глаза.

Пошла третья ночь нашего необычного путешествия.

Одни в океане, — Путешествие продолжается, — Второе совещание в неизвестной точке Гвинейского залива, — Редкостная добыча. — Ухожу под воду. — Рыба-сабля избегает знакомства. — Опасные «беззубки». — Рискованная встреча

— Команде встать! С добрым утром, товарищи!

Лодка не шелохнется; абсолютный штиль. На корме сидит Скачков; разломанный пополам козырек его фуражки надвинут на лоб, Петр осматривает горизонт и выколачивает о край лодки свою трубку. Сейчас он позавтракает и завалится спать, А на вахту встанет Стагь Корин. Моя вахта самая плохая: ночью, когда особенно хочется спать, — с ноля часов до четырех утра и днем в самый зной — с двенадцати дня до шестнадцати вечера. Но что поделаешь; тянули жребий. Мне всегда не везет со жребием. Как правило, я вытягиваю поломанную спичку.

— Как там, Петя? — спрашиваю я, массируя шею: без подушки так неудобно спать!

— Уже три часа сетку тащу. Наверно, полная миска будет.

— Нет, я не об этом. Как горизонт?

— Горизонт? Ни огонька, ни силуэта. Чисто.

— Коля, не хандри, готовь завтрак. — Валентин поднимается, делает несколько приседаний, поворотов. Может, и мне сделать зарядку? Нет, не стоит. Лень. Хочется спать; после ночной вахты голова тяжелая, шея болит.

Корин, растерев ладонями припухшее за ночь лицо, сидит на банке, рассматривает свои ссокровища: блесну, грузила, карабинчики. Валя вглядывается в карту, постукивает пальцем по колену, размышляет. Он от вахты освобожден. Уж так в море принято: капитан вахту не несет. Ему надо думать, заботиться о нас, И поэтому мы не дали ему спичку, когда тянули жребий. Морская традиция не должна нарушаться даже в нашей лодке,

— Коля, ну тебя к черту… вставай, — Скачков потягивается, зевает: — Делай завтрак.

— Сейчас, Петя. Вытаскивай сетку.

Из хлорвинилового мешка я достаю продукты: полбуханки хлеба, банку сгущенного молока, почти пустую банку из-под тушенки, И еще всем по апельсину. Десять штук плодов я отложил для Бенки. Десять съедим мы. Так… где моя мерная нитка? Вот она, крепкая, суровая нитка. Она разрезает хлеб почти без крошек. Тушенки хватает лишь, чтобы помазать тонким слоем кусочки хлеба.

Когда я приготовляю завтрак, корифенцы оставляют свои дела, Валентин поднимает голову от карты и смотрит, как я кладу каждому в кружку по ложке сгущенного молока, Корин забывает про свои блесны и крючки, Скачков шумно втягивает запах пищи и блаженно жмурится.

— Все, ребята… разбирай.

Когда я подношу хлеб ко рту, Бенка бесцеремонно снимает с него кусочек мясной тушенки и отправляет в рот. Потом забирается пальцем в мою кружку и выуживает оттуда сгущенное молоко.

— Я же тебе дал облизать ложку, — стыжу я его, но Бенка еще раз сует палец в кружку и, чмокая, обсасывает его.

Потом мы едим планктон. На этот раз я его промыл пресной водой и тщательно очистил от медузок. Солим, едим. Вроде бы ничего. По крайней мере не так страшно, как в первый раз.

Петька хитрит. Он держит кусок хлеба перед своим носом, нюхает его и глотает планктон ложку за ложкой. Труднее всех, пожалуй, привыкает к новому виду пищи Валентин. После каждой ложки он мучительно морщится, качает головой, закрывает лицо ладонью. Немного отдышавшись, вытирает лоб, и снова его ложка звякает в миске.

После завтрака курим Петькину трубку, У него целая коробка табака "Золотое руно". Остроносый Мефистофель сверкает красными глазами и тоже заглядывает в карту, разостланную на рыбинсах лодки.