Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Беспорядочная беседа их продолжалась, перескакивая с предмета на предмет. Оба спрашивали друг друга сразу и сразу же отвечали и снова забрасывали друг друга вопросами, не доканчивая фразы, перемежая разговор свой краткими, молчаливыми рукопожатиями.

Но если японские чиновники, отошедшие в дальний конец зала, и делали вид, что совершенно не интересуются беседой двух русских офицеров, то тайно присутствовавший в том же зале сам буньиос Хаотори-Бингоно-ками очень внимательно наблюдал за ними. Он сидел за ширмами в нескольких шагах от русских и временами пытливо поглядывал на переводчика Кумаджеро, застывшего у его ног и топотом передававшего ему слова собеседников.

Василий Михайлович порою даже слышал за ширмами движение и чей-то тихий шопот, но за время плена до такой степени привык к подсматриванию и подслушиванию со стороны японцев, что даже не обратил на это внимания, тем более, что беседа друзей не могла быть неприятной для буньиоса.

Потом японцы угощали русских чаем и конфетами, и лишь под вечер Василий Михайлович снова возвратился в дом, отведенный для пленников. И тут снова началась долгая беседа о «Диане», о России, о Европе, о судьбе общих друзей и знакомых.

Когда все разошлись по своим комнатам и предались сну, Головнин поднялся во второй этаж дома и раздвинул оклеенную бумагой оконную раму. С воли, преодолевая свежесть осеннего вечера, на него пахнуло теплым дыханием моря.

Острым взором моряка Василий Михайлович стал искать топовый огонь своего шлюпа и вскоре нашел едва приметную с такого расстояния светлую точку, подобную Полярной звезде. К этому крохотному огоньку, затерявшемуся на просторе огромного, залива, были прикованы все его мысли, ибо там была родина.

Наутро всех пленников вызвали в дом, где остановился в Хакодате матсмайский губернатор. Это был последний раз, когда они видели японского буньиоса.

После обычного обмена поклонами губернатор достал из широкого рукава своего кимоно лист бумаги, поднял его кверху, чтобы все видели, и сказал, обращаясь к русским:

— Это постановление правительства по вашему делу. В бумаге говорилась, что губернатор, уверившись в том, что Хвостов действовал самовольно, освобождает, по повелению японского правительства, русских и завтра они должны будут отправиться на свой корабль.

Затем буньиос извлек из-за пазухи другой лист бумаги и прочитав ее вслух, велел Теске перевести ее и передать Головнину. То было личное и весьма любезное прощание буньиоса Хаотори-Бингоно-ками с бывшими пленниками.

Однако, слушая столь учтивое обращение губернатора, Василий Михайлович думал о другом — о победоносной русской армии, уже приближавшейся к столице Франции. Не это ли обстоятельство превратило его коварных и жестоких тюремщиков в учтивых друзей?

В начале октября на острове еще стояла теплая и солнечная погода, в воздухе летали блестящие нити паутины, было тихо, и на холмах за городом слабый ветер не в силах был скинуть с кустов и деревьев их золотого наряда.

Ясным осенним утром получившие, наконец, свободу русские моряки в сопровождении Такатаи-Кахи сели в губернаторскую шлюпку. Гребцы налегли на весла — и темный каменистый берег стал удаляться.

Вот первая морская волна подняла нос шлюпки, прошла до самой кормы, покачнула ее с боку на бок. Хлебников радостно засмеялся. Он чувствовал себя теперь здоровым, — мучившие его «демоны» остались на этом проклятом берегу. Мур, обхватив голову руками, сидел неподвижно, глядя вниз.

Может быть, в эту минуту думал он о том дне, когда не сможет больше поднять глаз и посмотреть на другое, русское небо, не сможет встретить взглядов своих соотечественников и товарищей, ожидая наказания за измену долгу и присяге. Может быть, он видел уже то место под скалами на берегу Авачинской губы, где спустя шесть недель он всадит себе в сердце из ружья два куска рубленого свинца, которым охотники употребляют вместо пули на зверя.

Но сейчас никто не обращал на него внимания.

Василий Михайлович, сидя рядом с Рикордом на почетной скамье, радостно наблюдал за тем, как быстро сокращалось расстояние между их шлюпкой и «Дианой», которая поджидала их, слегка покачиваясь на легкой зыби.

А матросы все норовили хоть на минуту взять у японцев весла.

Тут же был и курилец Алексей, который вместе с русскими уезжал на Камчатку, чтобы поселиться там навсегда.

Вот и она, «Диана»! От нее так хорошо и знакомо запахло смолой и паклей, с борта алой лесенкой спущен до самой воды парадный трап.

На шканцах выстроена команда с офицерами. На корабле стоит торжественная тишина, нарушаемая только криками чаек, вьющихся над вершинами мачт.

Громкие крики «ура» нарушают тишину моря. Головнин и его товарищи поднимаются на корабль. Со всех сторон их окружают, поднимают на руки, качают, что-то наперебой говорят:

Дюжий матрос, лица которого Головнин не может разглядеть в мелькании человеческих рук, протискивается к Василию Михайловичу и как-то попросту, по-деревенски припадает к его плечу.

— Кто это? Тишка! Да тебя не узнать. Ты стал уже матросом первой статьи! — воскликнул Головнин и, обняв его, трижды жарко поцеловал как товарища детских лет.

В присутствии всех офицеров Головнин снял свою саблю я просил Рикорда принять ее в знак памяти.

Рикорд принял оружие своего друга с горячей благодарностью [15] Впоследствии в делах вице-адмирала П. И. Рикорда была найдена копия его рапорта министру морских дел, в котором он писал по поводу подарка Головнина: «Приняв такую драгоценную для меня вещь, я осмеливаюсь ходатайствовать перед вашим высокопревосходительством о позволении носить сию саблю, невзирая на несходность ее с вновь утвержденной формой сабель для морских офицеров. Милость, мною испрашиваемая, необыкновенная, но и дело, нами счастливо завершенное, не имеет примера в европейских происшествиях». .

В эту ночь на «Диане» почти никто не спал.

Так закончились для Головнина и его товарищей ужасные дни японского плена, продолжавшегося два года, два месяца и двадцать шесть дней.

К полудню на «Диану» явилось несколько японских чиновников в сопровождении Кумаджеро и Теске, привезших в подарок Головнину и Рикорду по штуке дорогого шелка, чаю и конфет.

На шлюпе русские, в свою очередь, угощали японцев наливкой и ликером, от чего те сильно повеселели. Кто-то из высоких чиновных гостей пожелал видеть собственноручную подпись русского царя. Гостям показали ее на именном рескрипте Александра I флота капитану Головнину к ордену святого Владимира, пожалованному за плавание на «Диане». Рескрипт этот привез с собой Рикорд, чтобы вручить его другу.