Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Выстрелы привели многих офицеров «Дианы» да и самого Головнина в большое удивление: значит, здесь японцы устроились еще прочнее!

— Василий Михайлович, прикажите послать им парочку ядер в отдар, — предложил Мур, стоявший на вахте.

— Нет, сего не надо делать, — отвечал Головнин. — Я не имею повеления от правительства вести войну с японцами, хотя они и заняли наши острова, находящиеся за дальностью от русских берегов без надзора и надлежащей защиты.

Из крепости больше не стреляли.

— Вот видите, — сказал Головнин. — А если бы мы им ответили, произошел бы настоящий бой, на что мы отнюдь не разрешены государем.

С борта «Дианы» теперь хорошо была видна японская крепость. Со стороны моря она была занавешена какой-то полосатой и широкой тканью, что вызывало не только удивление, но и насмешки матросов.

— Холсты сушат ихние бабы, что ли? — спрашивали они, громко смеясь. — А может, для того завесились, чтобы люди не видели, что у них там делается? Разве занавеской от ядер прикроешься?

Местами в промежутках между кусками ткани стояли щиты со столь грубо намалеванными пушками, что даже издали их нельзя было принять за настоящие. Над зданиями крепости развевались японские флаги.

«Диана» бросила якорь в двух верстах от крепости.

Головнин приказал спустить на воду командирскую шлюпку и, взяв с собою штурманского помощника Среднего, четырех гребцов и курильца Алексея в качестве переводчика, направился к берегу, уверенный в том, что, несмотря на пущенные сгоряча ядра, его здесь примут не хуже, чем приняли жители Ново-Гебридских островов.

Глубокое чувство человечности, которое постоянно было в душе Василия Михайловича, его мысли о природе и о подлинном назначении человека, которые не покидали его, когда он шел вдоль берегов Европы, объятой войной, томился в плену у англичан на мысе Доброй Надежды, мирно беседовал с жителями на острове Тана, не оставляли его и здесь, в виду этой странной крепости, за валом которой прятались еще неведомые ему японцы.

И он был спокоен, ибо пришел сюда как ученый и путешественник, который терпит нужду и которому отказать в помощи никто не может. Но на сей раз он ошибся. Подпустив его шлюпку на пятьдесят саженей к берегу, японцы стали палить в нее сразу из нескольких пушек.

«Они хуже дикарей», — подумал Головнин и приказал повернуть обратно.

На помощь ему уже спешили гребные суда с вооруженными матросами, которые выслал Рикорд. К счастью, надобности в них не оказалось: японские ядра, очевидно пущенные вслепую, даже близко не пролетели от шлюпки.

Подойдя к борту «Дианы», Головнин крикнул Рикорду:

— Петр Иванович! Пошли им от нас ядро!

Но едва успели канониры навести заряженную пушку на крепость, как он отменил свой приказ.

— Нет, стойте! Надо же узнать, чего они хотят — Попытаемся сначала объясниться с ними знаками.

Поднявшись на борт, Головнин собрал военный совет, чтобы обсудить, как лучше снестись с японцами, которые уже перестали стрелять. Все были крайне возбуждены.

Рикорд предложил опустить на воду перед крепостью кадку, разделенную вертикальной перегородкой на две половины. В одной из них поставить стакан с пресной водой и положить несколько поленьев дров и горсть риса в знак того, что шлюп нуждается в воде и пище. А в другую половину кадки опустить несколько испанских пиастров, как монету, имеющую хождение по всему миру, кусок алого сукна, которое так любят жители Востока, и немного хрусталя и бисера — в знак того, что русские готовы за все платить деньгами или отдарить японцев товарами.

Так и было решено. На другой день пустили на воду бочку недалеко от крепости. Вместе с сукном и хрусталем в нее положили и искусно нарисованную Муром картину, на которой были изображены гавань, крепость и шлюп. На «Диане» пушки были нарисованы бездействующими, а из крепости палили вовсю.

Эту картинку велел нарисовать Василий Михайлович, желая таким образом упрекнуть японцев в вероломстве.

Лишь только бочка была спущена на воду, как японцы подхватили ее и увезли в крепость.

На другой день, приказав на всякий случаи приготовить шлюп к бою, Головнин подошел к крепости ближе чем на пушечный выстрел. Но японцы, казалось, не обращали на «Диану» никакого внимания. Крепость по-прежнему была завешена полосатой тканью, и вблизи ее не видно было ни одного человека.

Василий Михайлович снова созвал военный совет. Все высказались за то, чтобы военных действий без крайней нужды не начинать, ибо на то нет повеления правительства. И «Диана» снова отошла от берега и стала немного поодаль от крепости.

Головнин послал вооруженные шлюпки под командой Рикорда в ближайшее приморское селение, чтобы запастись там водою и дровами, а также закупить хоть немного рыбы и риса. Когда Рикорд со своей командой садился в шлюпки, Василии Михайлович сказал ему:

— Ежели в селении никого не окажется, то нужное все же возьми, ибо провизия у нас на исходе. А плату оставишь испанскими пиастрами или вещами. Сам же я со шлюпом буду держаться подле берега под парусами и открою огонь, ежели японцы надумают тебя задержать.

В поселке не оказалось ни одного человека. Вода была гнилая. Рикорд взял немного дров, рису и сушеной рыбы, оставив взамен сукно, деньги и бисер, что стоило гораздо больше, чем взятые им товары.

На другой день подобранная японцами кадка оказалась на своем прежнем месте, и Головнин тотчас же послал за нею. В кадке оказалось письмо, написанное по-японски, и две картинки. На обеих были изображены гавань, крепость и «Диана», бочка, плавающая на воде, идущая к ней шлюпка и на заднем плане — восходящее солнце. На одной картинке крепостные пушки стреляли, а на другой — обращены дулами назад.

Рассмотрев картинки, Головнин сказал своим офицерам:

— Я понимаю сие так, что японцы не желают иметь с нами никаких сношений. И ежели в первый раз они позволили поставить перед крепостью бочку, то во второй раз будут палить.

Все с этим толкованием согласились, хотя письмо, написанное по-японски, прочесть не могли.

Прошла еще одна ночь. Наутро шлюпки с «Дианы», под командой Рудакова, снова пошли за водой. Когда русские высадились на берег, к ним направился вышедший из крепости курилец. Он двигался так медленно, словно шел на перебитых ногах, поминутно останавливаясь и одной рукой беспрерывно крестясь, а другой размахивая большим деревянным крестом.

Рудаков пошел навстречу курильцу. Низко кланяясь и продолжая креститься, тот остановился против русских. Алексей, которого Рудаков взял с собою, спросил у курильца, как его зовут и что он может сказать русским.

Курилец ответил, что зовут его Кузьмой, что он жил несколько лет на острове Рашуа среди русских курильцев. А послали его японцы к русским для того, чтобы сообщить, что сейчас сюда прибудет японский начальник.