Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Куда ни обращал свой взор Василий Михайлович, повсюду он видел чудесно нарисованные изображения цветов, листьев лотоса, зверей и птиц.

Одна же картина, написанная на черном шелке и изображавшая воздушный бой журавля с орлом, была исполнена с такой силой, что Василий Михайлович долго глядел на нее, забыв о том, что ожидает здесь его и его товарищей.

По обеим сторонам зала на полу сидели японские чиновники, которые шутили и смеялись, делая вид, что не замечают приведенных на допрос русских.

Но вот один из них поднял указательный палец и произнес: — Ш-ш-ш!..

Наступила глубокая тишина. За ширмами послышались шмыгающие шаги, и в зал вошел скромно одетый японец. У входа он привычным движением опустился на колени, коснулся пола ладонями рук, низко склонил голову и замер в такой позе. За ним, не спеша, высоко держа голову, вошел другой, дородный и высокий человек в дорогом черном шелковом кимоно с гербами, вышитыми на рукавах. За поясом у него был кинжал. За вошедшим следовал оруженосец с его саблей, которую он держал эфесом вверх, через платок, чтобы не касаться ножен голыми руками.

Столь торжественно появившийся в зале японец и был буньиос, губернатор Матсмая, Аррао-Тодзимано-ками. Пройдя на свое место, буньиос опустился на пол, и оруженосец поспешил положить губернаторское оружие с левой стороны от него. В ту же минуту все японцы опустили головы почти до пола и замерли в таком положении на несколько секунд.

Буньиос ответил довольно низким поклоном, затем выпрямился, положил руки на колени и перевел взор на пленников. Русские встали и сделали ему европейский поклон. Буньиос кивнул им головой и приветливо улыбнулся, как старый знакомый.

Потом все пошло, как и в Хакодате. Губернатор достал из-за пазухи лист бумаги, и начались вопросы: об имени, летах, матерях, детях, братьях. Ответы требовались еще более подробные, чем в Хакодате. Но пленники запаслись терпением и на все вопросы отвечали спокойно и обстоятельно.

Затем буньиос спросил:

— За каким делом русские пришли в Японию?

Не успел еще Василий Михайлович обстоятельно ответить на столь важный вопрос, который являлся причиной всех их страданий, как буньиос неожиданно спросил:

— Как русские хоронят умерших? Какие знаки ставят над могилой? Есть ли разница в погребении богатых и бедных?

Головнин был удивлен и обеспокоен таким любопытством знатного японца. Но все же и на эти вопросы ответил терпеливо и подробно. Тогда буньиос спросил:

— Не имеют ли русские офицеры какой-нибудь просьбы? Василий Михайлович ответил твердым и громким голосом:

— Если вы люди, вы должны понимать, чего мы желаем. Мы взяты обманом и содержимся в самом жестоком заключении!

Буньиос слегка наклонил голову, словно в душе был совершенно согласен с пленниками и являлся их лучшим другом. Но Василий Михайлович уже не верил ласковым жестам японцев.

— Напишите на бумаге, — сказал буньиос, — где вы желаете жить: в Матсмае, в столичном городе Эддо, в каком-либо другом месте Японии или хотите возвратиться на родину.

На это Головнин отвечал:

— У всех нас, русских, находящихся здесь, только одно желание: возвратиться в свое отечество. Если это не может быть исполнено, то мы хотим умереть.

— Да, да, мы хотим возвратиться в свое отечество или умереть! — подтвердили один за другим и остальные пленники.

Очевидно, эти слова, в которых звучал не страх перед наказанием или даже перед смертью, но боль и тоска по далекой отчизне и твердое желание свободы, произвели на губернатора сильное впечатление, ибо он перестал ласково улыбаться, пытливо посмотрел на русских, словно только сейчас увидел их перед собой. Затем он произнес с большим чувством весьма длинную речь. Даже молчаливые японцы, сидевшие на пятках, были как будто тронуты его словами.

Алексей, прослушав губернатора, начал было переводить его речь, но тут же признался, что буньиос говорил так много, что он и половины не сумеет пересказать.

— Тогда говори, что можешь, — сказал Головнин.

— Буньиос говорит, что японцы такие же люди, как и другие, — начал Алексей, — что у них такое же сердце, а потому русские не должны их бояться. Буньиос рассмотрит их дело и будет стараться, чтобы они ни в чем не нуждались и были здоровы... Поэтому он просит, чтобы русские не печалились и берегли себя. Если они имеют в чем нужду — в платье или в какой особенной одежде, то чтобы, не стыдясь, просили.

Как ни мало верил теперь Василий Михайлович речам и обещаниям японцев, но слова Аррао-Тодзимано-ками все же немного утешили его. Этот дородный и спокойный на вид чело-зек чем-то отличался от многих японцев, которых встречал за время своего плена Василий Михайлович. То ли знатность его, богатство и сила, кладущие на внешность человека особый отпечаток, отличали его от других, то ли, быть может, это был один из тех приближенных к императорскому двору людей, которые уже чувствовали необходимость для своей страны в сближении с соседями и понимали, что замкнутость и отчужденность японцев лишь приносят им вред.

Как бы то ни было, после допроса отношение к пленникам стало мягче и кормить их стали лучше. Часто давали им рыбу и угощали мясом кита и сивуча, что у прибрежных японских жителей считалось лучшими блюдами. А с наступлением холодной погоды всем выдали по большому теплому халату, по две медвежьи шкуры и устроили скамейки для спанья.

Но и этим заботы губернатора о русских пленниках не кончились.

Однажды Кумаджеро объявил, что буньиос приказал сшить русским платье по любому, желательному для них, образцу.

— Передайте губернатору, что мы благодарим его превосходительство, но в платье не нуждаемся, — отвечал Василий Михайлович.

На это Кумаджеро отвечал твердо и решительно:

— Нам нет никакого дела до того, нуждаетесь ли вы или нет. Если буньиос желает сделать подарок, то отказываться от него вы не должны!

Пришлось согласиться, и Головнин от имени своих товарищей выразил желание, чтобы платье шили по образцу фризового капота, присланного Хлебникову со шлюпа. Явившийся портной стал обмерять пленников деревянным футом, мучил их целый день, и в результате вскоре в тюрьму двое работников притащили по охапке платьев.

Для офицеров оно было сшито из толстой бумажной материи — момпы, похожей на байку, вишневого цвета, на вате, а для матросов — из простой бумажной ткани. Все костюмы были одного покроя, но не походили не только на хлебниковский капот, а не имели ничего общего ни с шинелью, ни с сюртуком, ни с тулупом.

Однакож все эти заботы и благодеяния буньиоса давались пленникам недаром. Время от времени их по-прежнему водили к губернатору. Но допроса по их делу он не чинил, а больше интересовался самыми разнообразными вещами, вроде того, бывают ли в Европе такие же сильные грозы, как в Японии или нет.