Эдуард Говорушко - Садовник

Признаюсь честно, такому профессионалу в дружбе соответствовать очень трудно, если вообще возможно. Так что для меня большая честь числиться в кругу его самых близких людей. И хотя он в Нью-Йорке, а я в Бостоне, тепло этой дружбы чувствую всегда, причем настолько, что иногда даже обжигает. Уже один разговор с ним по телефону действует как лекарство, причем за многие годы нашего общения выработалось такое количество разговорных символов и образов, что окружающим кажется, будто беседуем мы на каком-то хорошо знакомом, но все же иностранном языке. Я уже не говорю о наших редких, но очень теплых встречах. Первым делом мы идем в русскую баню в Манхэттене, которой чуть ли не сто лет, в которой еще парились многие знаменитые русские эмигранты первой волны. Это часа два-три очень расслабляющих разговоров, подчас вроде бы и ни о чем серьезном, в очень расслабляющей обстановке. Потом мы идем выпить пару бокалов пива, а потом Люся, его жена, готовит дружеский обед. Со всей широтой и кулинарной изощренностью, на которые она способна. Гостеприимство - кавказское в полном смысле этого слова: за баню и за пиво Витя платит сам, не говоря уже про обед на шестнадцатом этаже своего роскошного дома на углу каких-то там центральных авеню и стрит. Дескать, вот приеду к тебе в Бостон, тогда уж ты постарайся! Жду его с удовольствием и содроганием: а вдруг во всем Бостоне не хватит для него теплоты?

Но если уж тебе не посчастливилось приехать в Америку с другом, здесь его не найдешь. На это нет денег, времени, которое здесь действительно деньги, особенно для новоприбывших. Да и портреты американских президентов на зеленых бумажках уже тебя не отпускают. Рабочий день в десять-двенадцать часов - не предел. А после такой работы уже не до гостей и дружеских встреч. Золотой фонд души здесь тает на глазах....

Были мы недавно на 50-летии Галины, с которой дружили еще в Риге. Она уже около десяти лет в Америке, куда просто-таки сбежала с детьми от мужа, шизофреника и пьяницы, почему-то невзлюбившего старшую дочь. Живет в Нью-Йорке, в Бруклине, русскоговорящем по-одесски. Начала здесь с уборки квартир, как многие русские, потом долго ухаживала за русскими старухами, уход оплачивается соцслужбой. И вот уже около двух лет работает контролером на швейной фабрике. Отмечала 50-летие, готовилась к юбилею долго, предполагалась куча гостей. А за столом в ее квартире сидели лишь несколько человек рижского круга. Друзей-то, да и просто добрых знакомых, в Америке она и не приобрела. Одни под подходящим предлогом сразу отказались участвовать в юбилее, другие в последний момент позвонили и сослались на непредвиденные обстоятельства, были и такие, что не удосужились сделать и этого. Впору и всплакнуть, если бы за праздничным столом не сидели ее дети - торжественные и нарядные по случаю маминого праздника.

Да, в Америке золотой фонд души подпитывать можно лишь через океан, обмениваясь письмами или погружаясь в воспоминания о друзьях. Существует ли телепатия, я не знаю, но я несколько раз, почувствовав потребность пообщаться, в ответ на мой звонок слышал фразу: а я только что о тебе думал (или думала)!

Поэтому мне как-то не хочется привыкать к Америке. Поэтому мне совершенно необходимы письма из Москвы, Риги, Белоруссии. Поэтому я радуюсь, что меня все еще волнует российская и латвийская действительность, какой бы она ни была. И хотя необычайно высокие цены на бензин затрагивают и мою семью, радуюсь, что политика стран ОПЕК по сокращению нефтедобычи способствует подъему российской экономики.

Получается, что я живу враскорячку, и жизнь такая мне по душе, ибо чем больше я начинаю привыкать к Америке, тем больше этого боюсь. Привыкнуть к Америке означает для меня потерять самого себя. Бывалые люди предостерегают: чем скорее, дескать, забудешь, кем был там, в каком кругу вращался, тем дольше проживешь. Да и не интересно это здесь никому - ни американцам, ни твоим русским знакомым, ни даже твоим близким. Большинство эмигрантов начинают с нуля. И ценят тебя за то, как далеко ты от этого нуля отошел, поднявшись по денежной шкале. В семье - тоже. Если, устранившись от домашних дел, ты сидишь за компьютером ради гонорара, это еще ничего. Если же твое писание превратилось в хобби - извини и подвинься, в доме хлопот полон рот. А однажды меня посетила утопическая мысль: как бы хорошо быть и здесь, и там, на худой случай - полгода здесь, полгода там. Пожить прежней жизнью. Пройтись вечером с Каменевым и его собакой по Пурвциемсу, а с Матисом, моим самым стародавним другом в Риге, посидеть с кружкой пива в летнем баре у Рижской филармонии! А с Витей Резник-Мартовым съездить в субботу на рыбалку, которая вообще-то не рыбалка, а занимательные беседы про жизнь. С коллегами съездить автобусом в "сельцо Михайловское". Специфика моей занятости здесь вполне позволяет на зиму отлучиться в Ригу, но семейные дебаты на эту тему я пока проиграл. Отпустили меня лишь на месяц с небольшим, семейное расписание не позволяет задерживаться. Почувствовал я и определенную ревность близких к моему желанию возвратиться в прежнюю жизнь...

Между прочим, эмиграция - это еще и хороший тест на дружбу. Когда-то я подружился с Юрием, в то время директором одного из лучших минских универсамов. Он был из тех, кому очень импонировала дружба с режиссерами, художниками, журналистами. Часто звонил, искал со мной встреч, приезжая в Ригу.

Потом Юрий уехал в Америку, работал в кар-сервисе (компания, координирующая работу частных такси), разбогател. В Америке не принято спрашивать и рассказывать об истоках богатства, но, по словам одного из общих наших знакомых, Юрий сделал неплохие деньги на поставках сигарет и других американских товаров военнослужащим из Группы советских войск в Германии. И вложил деньги в одно из кондитерских предприятий в той же Белоруссии.

Помню, что его очень интересовало, впишусь ли я со своей специальностью и работой в советских масс-медиа в крутой поворот к капитализму. Вроде бы радовался, что вписался, что живу в Риге почти в прежнем статусе. В мой американский отпуск он с удовольствием принимал нас в собственном доме-дворце, который выстроил в Нью-Йорке. Но как-то сказал мне: "Помяни мое слово: пока ты известный журналист там, тебя с удовольствием примут здесь все твои знакомые. Но стоит тебе стать обычным эмигрантом, все изменится. А известным американским журналистом, сам понимаешь, тебе не стать". Как оказалось, Юрий говорил прежде всего о себе: за время, что я в Бостоне, он практически ни разу не позвонил. А наши встречи в Нью-Йорке (по моей инициативе) потеряли былую теплоту. У него появились снисходительность преуспевающего дельца, какая-то непонятная и всепоглощающая любовь к Америке, а вместе с тем склонность давать советы и поучать.