Владимир Санин - У Земли на макушке

Я привёл это длинное рассуждение только для того, чтобы лишний раз оттенить достоинства Степана Ивановича, чудесного повара с характером простого едока.

Я быстро заметил одну странную вещь: по отношению к Степану Ивановичу все ребята на станции чувствовали себя чуточку виноватыми. Из расспросов я понял почему.

Просто Степан Иванович работал больше всех. Не на капельку больше других, а на очень много больше. Повар на станции единственный человек, который не имел права отдыхать: люди останутся голодными. В сильную пургу, когда некоторые виды работ волей-неволей приходится прекращать, повар стоит у плиты: плохая погода — это вовсе не плохой аппетит. В праздничные дни, на Новый год, когда календарь велит отдыхать, для повара самый аврал. У повара нет выходных, как нет выходных у желудка.

Конечно, можно сварить за три дня котёл каши и разогревать его по утрам. Схалтурить можно — опытный повар не проворонит возможности это сделать, слишком много примеров халтуры он видит вокруг себя — начиная от газетных заголовков «Рязанское — значит отличное» (это о табуретках, отменно сколоченных местными умельцами) и кончая работой почты, которая совершает воистину героические усилия для того, чтобы адресованную им корреспонденцию полярники получали как можно позже (в середине апреля на «СП-15» прибыл полный комплект январских, февральских и частично мартовских газет).

Но ещё никогда в жизни — не преувеличивая ни на йоту — я не видел столь чуждого халтуре человека, как Степан Иванович. Он работал не просто добросовестно — для повара, как и для скрипача, этого мало, — он работал артистично. Положа руку на сердце, торжественно заявляю: никогда, ни в одном санатории я не питался так вкусно и разнообразно, как на этой льдине. Великолепные борщи и антрекоты, беф-строганов, плавающий в неслыханно вкусном соусе, нежный гуляш и изысканно приготовленные куры, ароматнейшие компоты — бывший повар ленинградского ресторана «Метрополь» мог человека с полным отсутствием аппетита накормить до бесчувствия и превратить в отпетого обжору.

Когда блюдо особенно удавалось, Степан Иванович под каким-нибудь предлогом заходил в кают-компанию, сердито отмахивался от поздравлений и уходил, пылая счастливым румянцем. Но если, упаси бог, что-то не получалось, на повара было грустно смотреть. Он выглядел таким усталым и унылым, что хотелось подойти к нему и сказать:

— Степан Иванович, да посмотрите на этих сытых ребят, которых вы за год так откормили, что их родная мама не узнает! Если бы вы видели, с какой быстротой они съедали по две штуки забракованных вами бифштексов (а Толя Васильев — целых три), как после обеда, отдуваясь и сонно моргая глазами, расходились из кают-компании, вы бы тут же успокоились, дорогой друг.

Если отбросить все наслоения, рождённые образованием и праздностью, то главное в жизни — это твоя работа. Человек, удовлетворённый своим трудом, — вот воистину счастливец. Я имею в виду не тех, кто, валовая видимость бурной деятельности, с шумом и трескотнёй грохочет пустыми бочками, а тех, кто без трескотни и шума вокруг своего имени целиком отдаётся любимой работе, не помышляя о наградах, потому что работа и есть их награда. Таких людей немного, и чаще всего они остаются в тени: все силы вложены в работу, и на представительство их уже не хватает. Впрочем, портреты таких людей, как Степан Иванович, вешают на Доску почёта, их сажают в президиум, ими восхищаются, как чемпионами: молодец, я бы так не сумел!

А ведь труд повара не только благодарный, он и обидный: то, во что ты вкладывал свою душу, уничтожается без следа. На Новый год Степан Иванович создал настоящий шедевр: огромную корзину из теста, украшенную кремовыми розами, клубникой и виноградом, да так, что каждый цветочек, каждая ягодка казались настоящими! И уникальный полупудовый торт проглотили за десять минут, а сердце Степана Ивановича радовалось и разрывалось на части: ведь в этот торт он вложил весь свой талант, свою любовь к профессии, к ребятам, для которых еда — одно из главных удовольствий, доступных на льдине.

Целый год с утра до вечера у газовых плит камбуза. Выдалась свободная минутка — берётся веник и швабра: мало я видел хозяек, у которых кухня содержалась бы в такой чистоте.

Целый год — а ведь Степану Ивановичу немногим более тридцати. Он тоже, как все ребята, хотел бы пойти на торосы, полюбоваться игрой преломляющихся солнечных лучей, просто посидеть, помечтать о жене, дочке, которая родилась уже после его отъезда на льдину. Мне рассказывали, что он любит природу и любит оставаться с ней наедине. Но у Степана Ивановича на себя времени не оставалось. Почитать полчаса перед сном — всё, что мог позволить себе до предела утомлённый тяжёлым рабочим днём человек.

Напоследок ещё одна деталь.

На станции жило тринадцать ребят. O каждом из них можно сказать много добрых слов — об одних больше, о других меньше. Каждый из них поработал на совесть, она чиста у всех. Так вот летом, когда сходит снег, лёд становится игольчатым, острым, собаки — их на станции две, Жулька и Пузо, — до крови исцарапали лапы. И лишь у одного человека нашлось время, чтобы сшить собакам тапочки и забинтовать пораненные лапы. Это сделал Степан Иванович, добрая душа.

Теперь, после всего сказанного, вас не удивит самая короткая и убедительная характеристика из всех, что я слышал. Панов мне сказал:

— Если в будущем мне вновь доверят руководство станцией, первым, кого я внесу в список личного состава, будет Степан.

Характер человека раскрывается в кульминационные минуты жизни, когда ею поставлен вопрос: «Быть или не быть?»

В эти минуты вдруг обнаруживается, что мы почти ничего о человеке не знали: кульминация может превратить тихого и скромного парня в героя, а задиру и грубияна — в трусливого зайца.

Мгновение, чреватое взрывом, освещает человека, как прожектор, от луча которого скрыться невозможно. На раздумье даётся одна секунда, взвешивать все «за» и «против» времени нет, и решение нужно принимать не только умом, но всем своим подспудным опытом, своим отношением к жизни.

Когда в разговоре с ребятами упоминалось имя Панова, мне с удивительным постоянством задавали один и тот же вопрос:

— А вам не рассказывали, как он заставлял нас давиться чаем?

Эту историю я слышал несколько раз. А вдруг дополнительные подробности?

— Нет, не рассказывали.

— Дело было так…

Февраль, полярная ночь. Ребята сидели в кают-компании, пили чай и вели вечный спор о том, какую кинокартину сейчас запустить — «Берегись автомобиля» или «Тридцать три». И ту и другую смотрели уже раз по десять, а дежурный по лагерю, имевший диктаторские права, колебался.