Владимир Санин - У Земли на макушке

Одним словом, Черский — посёлок как посёлок, и, если бы не два обстоятельства, его легко можно было представить себе в обжитой части страны — на материке, как здесь говорят, где Черский ничем не выделялся бы из сотен других посёлков. Но обстоятельства эти меняют дело.

Первое — лютые морозы, которые стоят здесь пять—шесть месяцев в году. Теперь мне кажется смешной паника москвичей, когда радио обещает на утро тридцать градусов. Здесь тридцать — благодать, лёгкая разминка перед настоящими морозами, да ещё с ветром.

Второе — полярная ночь, это удивительное явление природы, когда из мира исчезает солнце. Ненадолго появляется сумрачная иллюзия дня, где-то за горизонтом виднеются обманчивые блики спрятавшегося солнца, и вскоре на застывшую в вечной мерзлоте землю опускается ночь. Просыпаешься — и тупо соображаешь, сколько сейчас времени: то ли шесть утра, то ли вечера, то ли день, то ли ночь. Время здесь опережает московское на восемь часов, и это становится предметом долгих мучений для новичков. С неделю я днём зевал, зато ночью меня бы в постель не загнали палкой. Мои гостеприимные хозяева — Владимир Иванович, его жена Наташа и соседка Таня Кабанова на ночь заботливо снабжали меня едой: бутербродами и термосом с чаем. И ночью, когда все нормальные люди спали, я читал, писал и с волчьим аппетитом поедал бутерброды. Если бы я решил остаться в Черском, из меня вышел бы надёжный ночной сторож или уникальный дежурный пожарной команды.

Население Черского — это лётчики, авиатехники, обслуживающий персонал, водители машин, жены и дети. Приезжают сюда лет на пять — обычный срок договора, заработки у лётчиков высокие, отпуск — два с половиной месяца в году, и есть смысл поработать на Севере, чтобы потом пожить на материке, в хорошей кооперативной квартире, в хорошем городе — на выбор, ибо полёты на Севере настолько повышают квалификацию лётчика, что его, прошедшего огонь, воду и медные трубы, охотно возьмёт любой материковый отряд.

По вечерам черсковцы (словообразование моё; с благодарностью приму поправку лингвистов) ходят друг к другу в гости, пьют чай (спиртные напитки — по праздникам, иначе медкомиссия наутро не допустит к полёту) и горько проклинают кинопрокат, что роднит их с моряками, зимовщиками и остальными жителями окраин, куда сбывается побитый молью киноутиль. Свежие газеты прибывают через три дня или три недели — в зависимости от погоды. Их ждут с острым нетерпением и читают жадно: большинство семей тратят на подписку рублей по пятьдесят в год.

Моды в Черском отстают от последних парижских моделей: ничего не поделаешь, Север есть Север. Даже самые изящные девушки здесь не рискуют появиться на улице в капроновых чулках раньше мая—июня. Разумеется, валенки украшают меньше, чем модельные туфли, но зато здоровый румянец куда больше идёт женщине, чем ангина. Приходится блистать на танцах в хорошо натопленном клубе, где обнаруживается, что девушки в Черском вполне соответствуют мировым стандартам, а по мнению многочисленных молодых людей — даже превосходят эти стандарты.

Когда я летел в Черский, то решил по примеру полярников отпустить бороду. Как-то так принято: раз на Севере, значит — с бородой. Несколько дней я шатался по посёлку, разыскивая бородатых, и в конце концов решил прекратить бесплодные поиски. По бороде, как выяснилось, здесь безошибочно определяют новичка и втыкают в него шпильки до тех пор, пока тот не примет нормальный человеческий вид. Так что пришлось по-прежнему каждое утро скрестись электробритвой.

Таковы первые впечатления. Завтра — мой первый полет.

Честь и хвала тому, кто семь раз меряет и один раз режет! В том случае, если, пока он меряет, из-под носа не уплывает то, что он собирается резать.

Я сидел в своей комнатушке и сосредоточенно размышлял о полёте на Северный полюс. Отовсюду ко мне стекались сведения, которые я аккуратно записывал. Обстановка на дрейфующей станции складывалась прелюбопытная. Льдина треснула, оборудование срочно перебрасывается (страницы, посвящённые трудовому героизму, портреты скромных героев); люди спят в палатках одетыми, рядом с постелями лежат ножи — чтобы в экстренном случае разрезать палатку и выскочить (страницы, посвящённые романтике будней). Кроме того, я нашёл эффектное беллетристическое начало очерка: «Всю жизнь меня учили, что Земля сплюснута у полюсов. Я не требовал доказательств и верил на слово — как откровениям апостолов. Но сегодня, приземлившись (подобрать другое слово? Может быть, приледнившись?) на полюсе, я понял, как глупо быть легковерным. Что-то я не заметил, чтобы земля здесь была сплюснута. Проверьте ваши очки, товарищи учёные! Наша планета — не консервная банка».

Но пока я занимался этим похвальным делом, начальство тоже не дремало, решило, что в последнем рейсе на дрейфующую станцию, в котором я был кровно заинтересован, никакой необходимости нет, так как все грузы на днях уже были доставлены. Тщетно я кричал, что у меня есть эффектное беллетристическое начало, что я семь раз отмерил и теперь желаю один раз отрезать. Куда там! Гнать самолёт несколько тысяч километров ради того, чтобы удовлетворить любознательность корреспондента, охотников не нашлось. Между нами говоря, их даже и не искали.

Убитого горем корреспондента утешали как могли. Одни говорили, что физики ещё на какое-то время решили оставить полюс на месте и я сумею в будущем его навестить; другие советовали не тратить времени даром и свистнуть бездомных собак: узнав, зачем их пригласили, псы, безусловно, пойдут навстречу и выделят из своей среды десяток добровольцев; третьи полагали, что я не должен связываться с этой склочной компанией, и советовали достичь полюса на велосипеде. Одним словом, в Черском в этот день не нашлось человека, который не отточил бы на мне своё остроумие.

Когда я начал выходить из шокового состояния, командир подразделения Игорь Прокопыч Лабусов перешёл к делу. Завтра в грузовой рейс по Якутии на четыре дня отправляется ЛИ-2, и я могу досыта набраться таких ощущений, как взлёты, посадки и прочая экзотика (последнее слово Лабусов произнёс не без иронии).

И вот ранним утром, подгоняемый обжигающим ветром, я с рюкзаком за плечами бреду к самолёту. Бреду с немалой гордостью, потому что самоуверенно полагаю, что познал северный ветер. Я пойму свою ошибку через десять дней, когда попаду в пургу на острове Врангеля. Но об этом потом. А пока я посылаю дружеские приветы людям, которые снабдили меня полярным обмундированием. Особенно хороши не по росту большие, безжалостно уродующие мою фигуру меховые штаны. Отличная вещь! Недавно один самолёт совершил в тундре вынужденную посадку. Все лётчики были одеты как положено, кроме второго пилота, который полетел в элегантных брючках неслыханной на Севере красоты. И что же? Пришлось заворачивать парня в чехлы и зарывать в снег, где он и пролежал несколько часов, время от времени отвечая на вопросы товарищей: «Спасибо, уже почти согрелся».