Джереми Паксман - Англия: Портрет народа

Вы можете возразить, что если бы в XIX веке доминировала любая другая нация, она передала бы миру свои увлечения. Построй империю шотландские горцы, все теперь, возможно, играли бы в шинти — командную игру с клюшками и мячом. Если бы весь мир сделали своей колонией коренные североамериканцы, это мог бы быть лакросс (командная игра, в которой две команды стремятся поразить ворота соперника резиновым мячом, пользуясь ногами и снарядом, представляющим собой нечто среднее между клюшкой и ракеткой), хотя его называли бы изначальным индийским именем — баггатавей. Империя басков установила бы межконтинентальные чемпионаты по пелоте — игре, что стала прообразом современного сквоша. Так что, возможно, принятие английского спорта во всем мире стало просто следствием политической и торговой мощи в то время, когда мир был накануне того, чтобы стать меньше. Но это не объясняет, откуда это увлечение у самих англичан. Похоже, имеет смысл предположить, что каким-то образом это связано с безопасностью, процветанием и наличием свободного времени. Возможно, тот факт, что на дуэли стали смотреть косо раньше, чем в остальной Европе, указывает на возникшую необходимость найти им альтернативу. Несомненно, в то время как урбанизация означала конец традиционного деревенского спорта, появление великих школ-пансионов, где были собраны вместе для обучения тому, как управлять империей сотни мальчиков, сделало насущным поиск способов дать выход энергии тем, кому было не справиться со своими гормонами.

Спорт, естественно, занял центральное положение в английской культуре. В 1949 году, когда Т. С. Элиота (еще одного человека, ставшего англичанином по желанию) занимал вопрос, что определяет национальную культуру, он составил перечень характерных интересов англичан. В него вошли «Дерби дей, регата Хенли, Каусская регата, двенадцатое августа, финал кубка, собачьи бега, пинбол, дартс, сыр уэнслидейл, вареная капуста в дольках, свекла в уксусе, готические церкви XIX века и музыка Элгара». Спустя полвека мы должны немного изменить этот список, отразив продукты-полуфабрикаты, средства массовой информации и закат пинбола. Но самая поразительная характерная черта остается: из тринадцати черт, которые Элиот считает отличительно английскими, не менее восьми связаны со спортом.

Глубоко в национальное сознание проник и язык спорта. Сегодня выражение a good sport кажется слегка устаревшим, но отозваться так о мужчине или женщине — по-прежнему высокая похвала. A good sport — это человек, который с готовностью признает поражение, сказав, что «победил сильнейший». Проходя в самый разгар «Битвы за Англию» по Пиккадилли, писательница-пацифистка Вера Бриттен увидела плакат продавца газет. Он гласил:

САМЫЙ КРУПНЫЙ НАЛЕТ

СЧЕТ 78:26

АНГЛИЯ ПО-ПРЕЖНЕМУ В ИГРЕ

Поэтесса Вита Сэквилл-Уэст, которую никак не назовешь бездумной поклонницей английских мужчин, писала в 1947 году:

«Английский мужчина проявляется лучше всего в момент, когда ему бросают мяч. Тогда становится видно, что в нем нет ни недоброжелательности, ни мстительности, ни подлости, ни недовольства, ни желания воспользоваться возможностью сыграть нечестно; видно, что он законопослушен и уважает правила, которые в основном сам и придумал: он понимает как само собой разумеющееся, что их так же будет уважать и соперник: он будет глубоко шокирован любой попыткой сжульничать; в равной степени его презрение вызовет и ликование победителя, и любое проявление раздражения в отношении проигравших… Все очень просто. Бросаешь, ударяешь мяч ногой или битой или не попадаешь по нему; то же относится и к другому. И все воспринимается без обиды».

Значение того, о чем она говорит, трудно переоценить. Это важные для англичан представления об Игре. Ее любят как таковую.

Дикий нрав Джека Миттона и большинства английских джентри был отчасти укрощен доктринами евангелической церкви начала XIX века. Но еще одним цивилизующим влиянием стала Игра. Ее моральное значение нигде так не воспевается, как в эпическом стихотворении Генри Ньюболта из трех строф «Vitaї lampada» [38] «Vitaї lampada» — светоч жизни (лат.) .

Сам Ньюболт, худощавый и скромный подросток, так и не дорос, чтобы играть в крикет за свою школу, Клифтон-колледж, но понял, что значит крикет для английского правящего класса. После смерти его друг, тоже поэт, Уолтер де ла Мэр сказал, что Ньюболт «всю жизнь оставался верным своему представлению и идеалу Англии и английскости». Стихотворение Ньюболта остается воплощением веры в то, что все жизненные проблемы можно решать честной игрой.

Весь колледж замер вокруг двора—

Подачи стук и слепящий свет.

Очков бы десять — и наша игра.

Лишь час играть, и замен уж нет.

Не лента отличия для пиджака

Манит, не слава крикет-бойца:

Легла на плечо капитана рука:

«Играть, играть, стоять до конца!»

Пески окрасились в красный цвет

От крови распавшегося каре.

Заклинило «гатлинг» [39] «Гатлинг» — картечница Гатлинга; многоствольное скорострельное оружие. , полковника нет,

И слепнет полк в дыму и жаре.

Далек наш дом, только смерть близка,

Но есть слово «честь», и голос юнца.

Как в школе, летит над рядами полка:

«Играть, играть, играть до конца!»

За годом год этот вегный зов.

Пока суждено школьный стенам жить,

Пусть слышит всяк из ее сынов

И, слыша, не смеет забыть.

Пускай, ликуя, сей яркий свет

Несут, сколь отпущено от Творца,

А падая, бросят идущим вслед:

«Играть, играть, играть до конца!»

Трудно не поддаться этому ритму, хотя есть в нем нечто настолько невероятно глупое, что тяжело представить, как, черт возьми, его вообще когда-то могли воспринимать серьезно. Тем не менее в те времена до августа 1914 года, когда вокруг была тишь да гладь, представление о том, что жизнь, по сути дела, один из вариантов Игры, казалось почти правдоподобным. «Войны, которые случались, не были всеобщими, это были лишь короткие версии Олимпийских игр с применением оружия, — вспоминал писатель-мемуарист Осберт Ситуэлл. — Один раунд выигрываешь ты, следующий — противник. Разговоров об истреблении или о том, чтобы «сражаться до конца», было не больше, чем во время матча по боксу».

Трудно себе представить, что кто-то мог придерживаться веры в Игру в грязи окопов во Фландрии. Тем не менее даже в 1917 году старики, толкавшие молодежь на смерть в этой грязи, все так же несли вздор о физическом и моральном превосходстве, которое давали занятия спортом. Английская элита продолжала разделять необоснованное представление о том, что все население страны провело годы формирования личности на спортивных полях, как герои Коринфа, что, естественно, ставило их выше врагов. Один взгляд на результаты медицинского освидетельствования двух с половиной миллионов молодых людей, призванных на военную службу в 1917–1918 годах, дал бы им понять, насколько они не правы: из каждых девяти мужчин призывного возраста в Великобритании лишь трое были признаны годными по состоянию здоровья. У двоих имелись отклонения. У троих здоровье никуда не годилось. Один был хроническим инвалидом. Но тогда спорт был в равной степени направлен и на повышение силы духа, и на улучшение здоровья. В пропагандистском послании войскам в том же году лорд Нортклифф заявлял, что британские солдаты, конечно же, лучшие воины, потому что обладают чувством индивидуальности, в то время как противника учили лишь «повиноваться, и повиноваться без конца». Причиной неадекватности бедного германца называли то, что «он не играет в индивидуальные игры. Футбол, который развивает индивидуальность, появился в Германии сравнительно недавно».