Джереми Паксман - Англия: Портрет народа

Иностранных визитеров это увлечение смущало, и время от времени высказывались суждения, что подобное изначально практиковали англосаксы или что это результат чрезмерного увлечения англичан мясом. Традиционно считалось, что это увлечение высших слоев среднего класса развивалось у мальчиков в убогих викторианских школах-пансионах, где порка была основным средством устрашения. «Где же орудия наслаждения? — спрашивает мужчина у любовницы в романе «Ценитель искусства» Томаса Шэдвелла. — Я настолько привык к ним в Вестминстерской школе, что до сих пор не могу без них… Не жалей сил. Я так люблю, когда меня наказывают». (Доктора Басби, одного из директоров Вестминстера в XVII веке, «флагеллянты считали, возможно, лучшим экспертом по обращению с розгой, которого только знала Англия». Школа сия внесла еще один великий вклад в эту забаву: среди ее выпускников числится Джон Клеланд, автор «Фанни Хилл», описания порок в которой в значительной мере послужили распространению представления о том, что англичанам страшно нравится, когда их лупят.) Авторы викторианских порнографических рассказов о порках, конечно, подписывались такими именами, как Итонец или Старый Школьный Приятель, говорившими, что эти истории написаны теми, кого самих пороли в школе, и предназначены для таковых.

Несомненным фактом является и то, что регулярные встречи любителей порки проходят в «Мьюрской академии», клубе английских фетишистов, расположенном, представьте себе, в Хэрфорде, и являются они туда в специально пошитой школьной форме.

Я по наивности вообразил, что на самом деле это игра, в которой женщины лишь делают вид, что устраивают болезненную порку, а жертвы воображают себя озорниками-школьниками. Но банкир сказал, что я неправ: «Без боли все теряет смысл: с таким успехом можно лупить и диван».

А не считает ли он, что эта потребность появилась в результате порок в детстве?

«Ну, это было самое убедительное объяснение, которое давали психиатры. При порке отец требовал, чтобы я не плакал и не дергался. Если у меня получалось, он поздравлял меня. Эти «психи» считают, что испытываемая боль ассоциируется у меня с завоеванием любви и уважения. Что касается школ, нельзя не заметить, что англичанам нравится, когда их бьют тростью, ведь именно ею пользовались при порке в английских школах, а шотландцы, похоже, предпочитают кожаную ременную плетку, что была в ходу в школах Шотландии».

Было бы глупо утверждать, что «английский порок» получил среди англичан широкое распространение. Это не так. И, несмотря на название, он присущ не только англичанам. По мнению aficionados, знатоков, в протестантских странах Европы он встречается чаще, чем у католиков. Однако английскому лицемерию созвучна его центральная двусмысленность: то, что наказание — награда, а боль — наслаждение. Можно было предположить, что с отменой телесных наказаний в школах эта практика пойдет на убыль. Но очевидно, что это не так. Она процветает. «Этим занимаются люди из всех слоев общества: один из моих любимых родственных душ — водитель автобуса. А еще много женщин. Не знаю, как обстоят дела в самом дипломатическом корпусе, но жены двух высокопоставленных дипработников, появляясь в Лондоне, первым делом звонят мне с просьбой зайти и отшлепать их».

В романе Кингсли Эмиса «Выбирай девочку себе по вкусу» есть эпизод, когда в конце 1950-х годов героиня романа Дженни находит работу учительницы и переезжает в незнакомый городок. С ней заговаривает молодой человек. У него на лице выражение, «которое она давно привыкла замечать у впервые видевших ее мужчин, причем некоторые из них были уже в возрасте». Он простодушно открывается ей, спросив, не француженка ли она. И делает глупость. Опыт Дженни подсказывает ей, что если мужчины интересуются, не француженка — итальянка, испанка, португалка — ли она, значит, виды у них на нее больше коммерческие.

«Даже дома, на Маркет-Сквер. к ней однажды подошел мужчина и, узнав в конце концов, что она не проститутка, сказал, словно извиняясь: «Мне так неудобно, я думал, вы француженка». Интересно, что бы это была за жизнь, если бы я действительно жила во Франции?»

Франция и «заграница» — это обитель запрещенных удовольствий, и туда отправлялись, чтобы достать непристойные книги («Улисс» вышел в Париже) или пожить сомнительной в моральном отношении жизнью — то, что называется louche [41] Louche — то, на что смотрят искоса, подозрительный, темный (фр.) .

Слово это, вообще-то, французское и не имеет точного эквивалента в английском. Роман Кингсли Эмиса опубликован в 1960 году, когда в Англии, спустя тридцать лет после первой публикации на континенте, впервые появился запрещенный цензурой текст романа Д. Г. Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей». («Неужели вы думаете, что вам захочется, чтобы эту книгу прочитала ваша жена или ваши слуги?» — вопрошал незабвенный Мервин Гриффит-Джоунз, обвинитель по возбужденному по этому факту делу об ответственности за непристойное поведение в суде Олд Бейли.) Представление англичан о Франции как о фантасмагории бесконечного совокупления имеет давнюю историю. «Считается, что французы знают о любви и о том, как ею заниматься, больше, чем любой другой народ на земле», — утверждал два столетия тому назад писатель Лоренс Стерн, и это мнение сохраняется и поныне. Летом 1997 года газета «Пипл» напечатала вклейку на четыре страницы— «Запрещенные французские секреты секса» с «эксклюзивными выдержками» из запрещенного доклада под редакцией некой мадемуазель «Enorme Poitrine» [42] «Enorme Poitrine» — потрясающая грудь (фр.) . (По этой «потрясающей груди» сразу видно, что это выдумка англичан: ежедневный красочный парад «девиц с третьей страницы» в дешевых газетенках доказывает, что английские мужчины без ума от женских грудей.)

Помимо полезных советов, таких как «стоя на коленях, женщина не сможет стимулировать себе клитор, потому что ей придется оторвать руку от пола и она упадет», этот материал давал возможность полюбоваться многочисленными фотографиями моделей в чулках и подвязках. И во французских трусиках.

Это увлечение заграничной сексуальностью раскрывает маленькую ужасную тайну, на которой зиждутся отношения между полами в «респектабельном обществе» и говорить о которой не принято. Учебные заведения XIX века, которые, как предполагалось, выпускали из своих стен идеальных англичан и англичанок, наделяли и тех и других, при условии, что они обучались раздельно, совершенно разным отношением к жизни, и даже в браке им приходилось до самой смерти вести раздельную и неравноправную жизнь. Герой клубной среды — солидный, лишенный воображения индивидуум с курительной трубкой, который неизменно заказывал пудинг с изюмом, — в обществе дам всегда чувствовал себя не в своей тарелке, потому что воспитывался в одном чисто мужском заведении за другим. При наличии такой глубокой пропасти между полами иерархия, существовавшая в общественной жизни, не могла не находить продолжения в самых интимных отношениях.