Борис Стрельников - Америка справа и слева

Ну что же! Пришла пора этим людям проснуться и принять действительность такой, какова она есть. Уже отчетливо видны многие параллели между тем, что происходило в дни фашизации Германии, и тем, что происходит в Америке сегодня. Не пора ли вспомнить, что Гитлер привлек к себе первых своих приверженцев путем эксплуатации страха, ненависти и фанатизма — страха перед коммунизмом, ненависти к неарийцам, к крупному бизнесу. Он достиг диктаторской власти, когда утвердил в Германии закон и порядок путем страха перед полицейской силой.

Уоллес сегодня находится лишь в первой стадии — в стадии эксплуатации страха и ненависти. Страх перед ним самим и перед его полицейской силой еще впереди».

— Я хочу подчеркнуть, — сказал Вашингтонец, когда мистер Колмэн кончил читать, — что написал это не коммунист, а известный буржуазный журналист Карл Роуэн.

Колмэн щелчком пальца отодвинул oт себя вырезку.

— Если демократия не способна поддержать закон и порядок, — сказал он наконец, устало, — тогда я за диктатуру типа Гитлера или Муссолини.

Вот так нечаянно мистер Колмэн определил заветные рубежи ультраправого движения в современной Америке.

Он еще долго и подробно излагал нам философию экстремизма. Он предавал анафеме участников антивоенных демонстраций и грозил скрутить в бараний рог потерявших покорность негров. И тех и других он называл коммунистами.

Он все время повторял:

— У нас достаточно сил!

А мы не могли отрешиться от впечатления, что перед нами сидит до предела испуганный человек. Настолько испуганный, настолько изнервничавшийся и осатаневший от страха, что почти уже не владеет собой и готов на самый отчаянный/ самый безрассудный поступок.

Он напуган коммунистами, которые отвергают святые для него принципы частного предпринимательства. Он боится, что взбунтовавшиеся негры разгромят его кафе; боится, что его сын примкнет к участникам антивоенного моратория; боится новых налогов; боится поражения США во Вьетнаме; боится укрепления народной власти на Кубе. Его страшит будущее. И в панике, как слепой, он хотел бы покончить с этим страхом одним ударом раз и навсегда. Он готов нанести этот удар в любом направлении, не думая о последствиях.

За него думают другие. Ультраправое движение принимает все более опасные размеры и умело направляется из оффисов промышленных и нефтяных корпораций, из кабинетов Пентагона, из конференц-залов «военно-промышленного комплекса». Уже сформированы тайные ударные отряды штурмовиков-«минитменов», снабженные всеми видами оружия — от ампул с ядом до гаубиц. Они еще в подполье, но уже составлены списки: кого из либералов в день фашистского путча бросить в тюрьму, а кого расстрелять на месте. В 1964 году несколько конгрессменов, проголосовавших против добавочных ассигнований комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, получили такое письмо, размноженное на ротаторе:

«Берегитесь, предатели! Смерть ожидает вас повсюду! Видите этого старика на углу, где вы покупаете газету? У него под пальто может оказаться пистолет с глушителем. Одна из авторучек в кармане страхового агента, который вас посещает, может быть спе-187 циальным пистолетом, заряженным ядовитым газом. А что вы знаете о своем молочнике? Мышьяк в молоке действует медленно, но наверняка. Ваш автомеханик, вполне возможно, по ночам учится устанавливать мины-сюрпризы. Эти патриоты не позволят вам отобрать у них свободу. Они умеют бесшумно пользоваться ножом и веревочной петлей, а также снайперской винтовкой, из которой можно убить воробья с двухсот ярдов. Только их собственные вожди сдерживают их. Предатели, трепещите! Ваш затылок всегда у нас на мушке!»

Движение ультра — это только крайне правый фланг большой армии антикоммунистов, включающей реакционеров разных мастей — от крикливых бёрчистов до респектабельных джентльменов — профессоров и сотрудников государственных учреждений, вежливых, вкрадчивых, гибких. Техасский отставной майор с его завистью к монополиям, угрожающим мелкому бизнесу, с его ужасом перед «бунтующей чернью» — лишь винтик в разветвленной системе антикоммунизма, пешка в крупной политической игре правящих классов, так же как «угроза коммунизма» — лишь предлог для того, чтобы обрушить репрессии на антивоенные силы, на бастующих рабочих, на передовую молодежь, на борющихся за свои гражданские права негров, на либеральную интеллигенцию, на все прогрессивное и живое в современной Америке.

… Мистер Колмэн налил себе воды из кувшина и, извинившись перед нами, проглотил сразу две таблетки от головной боли.

— Да, если демократия не способна навести порядок у себя дома, тогда я за диктатуру, — повторил он еще раз, держась за виски.

… У стойки шумели его единомышленники и клиенты. Метался по залу парнишка с подносом.

Подвешенный на цепях под потолком, хрипел и мерцал телевизор. Передавали последние известия. Американские солдаты в жилетах, надетых прямо на голые плечи, выпрыгивали из вертолетов, приземлившихся на лесную поляну. Вдали горела деревня.

Хромой идиот держал костыль, как автомат, у бедра и, целясь в сторону горящей деревни, кричал:

— Проснись, Америка!

На середине моста мы увидели щит-плакат: «Вы покидаете штат Луизиану. Мы надеемся, что вы вернетесь к нам».

Рядом еще один щит: «Добро пожаловать в штат Миссисипи. Мы надеемся, что вам понравится у нас».

Черная вода великой американской реки бурлила под мостом.

Уже несколько дней мы колесим по южным штатам Америки. Наша машина бежит мимо хлопковых полей, неожиданно возникающих на широких полянах среди густого хвойного леса, мимо лесных болот, из глубины которых слышны крики куликов, мимо белых с колоннами домиков плантаторов с непременной зеленой лужайкой под окнами, мимо покосившихся хибарок негров-батраков с непременной деревянной террасой, на которой сидит какой-нибудь древний, морщинистый старик с пепельной курчавой головой, сжимая в кулаке потухшую трубочку, вырезанную из высушенного кукурузного початка.

Однажды мы остановились на ночлег в мотеле, у въезда в который висела потемневшая от времени доска, извещавшая усталых путников о том, что бочка виски стоит здесь 30 долларов, ночлег без ужина — 5 центов с человека, с ужином — 12 центов, что в одну кровать больше чем четырем постояльцам ложиться спать запрещается, что янки-северяне должны идти ночевать в амбар, а негры — в конюшню.

Хозяин мотеля объяснил нам, что он получил эту доску в наследство от деда и вывесил ее, так сказать, в качестве исторического курьеза. Приравняв нас к янки-северянам (об этом свидетельствовал номер нашей машины), он, тем не менее, великодушно предоставил нам ночлег в комнате, а не в амбаре, безбожно слупив за это 10 долларов с Каждого (без ужина, разумеется).