Владимир Обручев - Золотоискатели в пустыне

Пятьдесят лет назад я изучал страну Джунгарию — часть Западного Китая, прилегающую с юго-востока к границам Восточного Казахстана. В этой местности соприкасаются горные системы Алтая и Тянь-шаня, и я должен был выяснить границу между ними, геологию и географию Джунгарии.

Я провел три лета в этой стране и пересек ее в разных направлениях; изучал горные цепи, широкие долины с оазисами по речкам и у источников воды и площадями настоящей пустыни, ровной или холмистой, местами похожей по своему рельефу на развалины большого города.

В одной из горных цепей я встретил в нескольких местах развалины селений с заброшенными шахтами, рудными отвалами и остатками промывальных устройств, которые показали, что в этих горах, теперь населенных только кочевниками, когда-то жили оседлые люди, добывая золото. Я осмотрел несколько таких поселков, выяснил условия жизни и работы в этой пустынной местности, где теперь бродят только антилопы, а в прежних шахтах обитают лисицы и волки.

Интересуясь историей Китая, я узнал, что в этой стране добывали золото в первой половине прошлого столетия и что добыча прекратилась в связи с гражданской войной, охватившей запад Китая 80–90 лет назад, когда были разрушены многие селения и города, а население истреблено или разбежалось.

Обрабатывая материалы и наблюдения своего путешествия по Джунгарии, я подумал, что было бы интересно описать жизнь и работу этих искателей золота, китайских рудокопов, загнанных нуждою в пустыню, извлекавших крупинки золота из твердых жил кварца в глубоких, примитивных, ничем не крепленных шахтах, дробивших кварц в каменных чашах и промывавших его водой из тех же шахт. Эта же вода употреблялась и для питья, так как в большинстве поселков другой воды не было. Описание суровой жизни рудокопов хотелось дополнить рассказом об их приключениях в горах и долинах Джунгарии в начале гражданской войны (середина XIX века), вызванной восстанием дунган (китайских мусульман), что давало возможность более подробно познакомить читателя с природой страны.

Книжку такого содержания я написал 30 лет назад. Она была издана небольшим тиражом, почему и осталась мало известной. Между тем Джунгария — пограничная с нашим Союзом страна и ее природу нам необходимо знать.

Второе издание (Госгеолиздат) было дополнено пятью главами и исправлено. Настоящее, третье, издание печатается с небольшими исправлениями.

В. Обручев.

Около полудня Лю Пи вылез из своей шахты и после многочасового пребывания в подземной сырости и прохладе с наслаждением глубоко вдохнул знойный летний воздух. Он взглянул прищуренными глазами на солнце, сиявшее на безоблачном небе, потом посмотрел на цепь голых скалистых гор Кату, заграждавшую вид на сезер, подобно гигантской пиле, обращенной зубьями вверх, еще раз взглянул на солнце, перевел взор на запад и, почмокав губами, пробормотал: — Большой ветер будет к ночи, большой ветер, черная буря. Хорошо, если Ван Ли успеет доехать до заимок Чаап. чи.

Лю Пи оглянулся на черную дыру шахты, из которой вылез и на дне которой проводил изо дня в день более половины суток. Из темноты послышался шорох и кряхтенье — еще кто-то лез наверх.

— Торопись, Мафу, обед простынет! — крикнул Лю Пи с явной насмешкой в голосе и зашагал, слегка сгорбившись, к дверям низкой фанзы, находившейся в нескольких шагах от шахты.

— Лю Пи, приятель, не начинай есть без меня! — послышался умоляющий голос из глубины черной дыры. — Я не могу лазить так скоро, как ты, по этим проклятым лестницам. Подожди меня, слышишь?

Но Лю Пи не обратил никакого внимания на просьбы своего товарища и вошел в фанзу, низко согнувшись, чтобы не стукнуться головой о притолоку. В фанзе было довольно темно, так как она освещалась небольшим оконцем, не более четверти квадратного метра, затянутым выбежали на двор. В фанзе некоторое время опять слышались журчанье втягиваемой жидкости и вздохи.

Опорожнив по одной чашке, Лю Пи и Мафу развернули свои узкие и тонкие ватные матрасики на цыновках теплого кана, положили в изголовье короткие валики, заменяющие китайцам подушки, и улеглись спать. Через несколько минут слышалось уже легкое посапывание Лю Пи, чередовавшееся с громким храпом Мафу.

Прошло около часу. Лю Пи проснулся, протяжно вздохнул и присел на своей цыновке. Почесав спину, бока и грудь, он толкнул Мафу в бок и прервал его храп, затем слез с кана, вытащил из топки горячий еще чайник и, присев на корточки, налил себе чашку. Утолив первую жажду, он достал из-за пояса своей синей рубашки кисет и трубку с металлической чашечкой и халцедоновым мундштуком, набил табаку, выкопал из золы уголек и закурил. Дым табака и приторно-сладкий запах подмешанного к нему опиума распространились по фанзе и окончательно разбудили Мафу.

— Пора на работу, — сказал Лю Пи, выколачивая золу из трубки и снова наполняя ее свежим табаком. — Поторопись, толстый!

— Работа не блоха, из рук не выскочит, — ответил Мафу, сползая с кана. Он налил себе чашку чаю, набил свою трубку, более толстую и длинную, чем у Лю Пи, поднял с земли брошенный последним уголек и жадно стал курить, глубоко заглатывая дым.

— Как думаешь, кончим мы сегодня подсечку жилы? — спросил Лю Пи.

— Ни за что! — ответил Мафу. — Жила — чистый кремень стала; бьешь, бьешь, а толку мало. Придется нам бросить эту сторону!

— А где же мы будем работать? — сердито возразил Лю Пи. — Глубже не уйдешь — вода, наверху все взято уже. Только эта твердая сторона и осталась.

— Ну, этой твердой стороны нам надолго хватит, — усмехнулся Мафу, покончив с курением и принимаясь за чай. — Кирки изломаем, руки обломаем, будем зубами выгрызать руду. А зубы поломаем — тогда что?

Он быстро допил чашку, встал, потянулся так, что затрещали кости, и произнес лениво:

— Пойдем, что ли!

Лю Пи поднялся, вытряхнул трубку, засунул ее и кисет за пояс и направился к двери. Мафу, выбрав из кучи в углу исправную кирку, последовал га ним. Они прошли через дворик к зиявшей в противоположном углу черной яме.

Лю Пи опять пристально посмотрел на запад, куда уже немного склонилось солнце, и на зубчатые вершины Кату.

— Непременно к ночи большой ветер будет, — прибавил он, качая головой. — Смотри-ка, солнце уже потускнело, а Кату затянуло словно дымом.