Мишель Пессель - Путешествия в Мустанг и Бутан

Ранг, санкционированный титулом, в средневековых обществах, подобных бутанскому, — категория весьма нестойкая и колеблется от настроения короля. Самый высокородный герцог — ничто в глазах короля, и уважение, которым он пользуется, связано с личным к нему отношением монарха. Блага и милости на самом верху раздает король. Точно так же в нижнем звене положение человека обусловлено отношением к нему лиц вышестоящих рангов. Так, чиновнику, который отобедал у короля и заслужил его благосклонность, все окружающие, начиная с самого бедного крестьянина, оказывают больше уважения, нежели человеку более высокого ранга, но находящемуся в немилости. Это заставляет людей часто появляться при дворе, поскольку двор является биржей социальных ценностей и положений.

Совершенно естественно, что я, человек без ранга, иноземец, был сразу включен в систему. Если в иных краях белокожий европеец получает привилегированный (или непривилегированный!) статус единственно потому, что он белый, вне зависимости от его личных качеств, в Бутане, не знавшем колонизации и вообще не имевшем контактов с миром европейцев, подобная вещь неведома. Здесь хотели узнать главное — характер моих взаимоотношений с королем или королевой.

Именно это пытались мне внушить бутанцы, осведомляясь, чей я гость. Когда же я отвечал «ничей» — и это совершенно нормально выглядело бы на Западе, — здешние собеседники решали, что я как бы вне закона. В Бутане все являются «кем-то» по отношению к королю. Заявляя, что я не королевский гость, я признавал тем самым, что являюсь подпольным иммигрантом, которому нечего делать в Бутане, а посему мне незачем оказывать какие-либо услуги.

Я понял наконец, что на вопрос, кто меня пригласил — король или королева, мне следует отвечать, что я гость личного королевского секретаря. В самом деле, ведь он взял на себя ответственность, позволив мне пожить в Бутане и осмотреть страну. Так можно было надеяться получить статус в местной иерархии.

С того момента, как я это уразумел, жизнь стала много легче.

В первый вечер я погулял по долине Паро, а затем вернулся в домик для приезжих, где в полном одиночестве съел свой скромный ужин. Я был на грани нервной депрессии из-за равнодушия и изоляции, навалившихся на меня с той самой минуты, как я расстался в Пунчолинге с телохранителем Паро Пенлопа, у которого в самолете торчала из ушей вата. Мне, правда, удалось сблизиться с двумя слугами и даже подружиться с ними; мы быстро сумели сломать социальные барьеры и наладить дружеское общение. До чего же хорошо, что вне пределов официальных рамок бутанцы оказались людьми веселыми, смешливыми и лишенными комплексов! Тем не менее я с облегчением и удовольствием встретился с коллегой-европейцем. Замечу, что в предшествующих поездках и экспедициях такой настоятельной потребности я не испытывал.

Мы сразу стали друзьями. И не потому, что в чужих краях так тянет друг к другу людей одной расы или национальности. Майкл Эйрис, молодой учитель королевских детей, был одержим той же страстью к тибетской культуре, что и я.

Благодаря Майклу, а также письму, в котором я упомянул о встречах с братом королевы, покойным премьер-министром, два дня спустя после прибытия в Паро я получил приглашение прибыть в 19 часов во дворец на обед к королеве. Где-нибудь в другой части света я не был бы столь взволнован и заинтригован, но, зная, сколь далеко здесь простирается королевская власть — от одной улыбки его величества человек возносится наверх или низвергается в бездну, — я был обрадован и обеспокоен.

В гостевом домике вдруг обратили внимание на мое существование, как будто до того меня просто не было. Тут же принесли таз горячей воды и — невероятно! — предоставили в мое распоряжение «джип». Для такого случая у меня был припасен смокинг, но Майкл Эйрис сказал, что это не обязательно.

Королева, насколько я был наслышан, не имела ничего общего с восточными властительницами, которых мне доводилось видеть или о которых я читал. Мне рассказывали о ней Тесла, вдова премьер-министра, и другие аристократы. Женщины в Бутане занимают совершенно иное положение. Они никогда не сидели взаперти дома, а вели активную жизнь. Более того, тибетцы, возможно, первыми в Азии позволили женщинам играть первостепенную роль в делах общества, политике и так далее. И здесь, как правило, они справляются с ними более умело, чем мужчины. В тибетских Гималаях нередко можно видеть деревни, которыми управляют женщины.

Нет ничего опаснее могущественной и умной женщины, особенно если она еще и красива…

Я вспомнил Рани Чуни, королеву-мать, ее леденящий взор и безукоризненную выдержку; потом Бетти-ла, с ее грацией и обаянием; элегантность и дивные манеры Теслы. Они затмили бы любую свою современницу на Западе. Можно понять причину моего беспокойства: я вхожу в святая святых бутанского мира и, если повезет, смогу увидеть намного больше, чем положено обитателям гостевых домиков. Я приехал не для того, чтобы околачиваться при дворе или интервьюировать королеву. Я приехал путешествовать.

«Джип» доставил меня в резиденцию гьялмо, километрах в трех от дома приезжих.

Вечер был теплый. Костры караванщиков помаргивали в долине, а жертвенные огоньки перед алтарями светились в окнах монастырей, молелен и частных домов. Бледная луна делила на части черноту изрытых ущельями гор — давящую массу Гималаев, стиснувших со всех сторон долину.

В голове у меня отпечатались сотни других «планет», на которых мне довелось жить. Одни омывало пронзительно голубое море„там торчали коралловые рифы и трепетали на ветру растрепанные шевелюры пальм. Другие едва выступали из снега, являя на свет чахлые сосенки, мимо которых уходило в бесконечность обледенелое шоссе Канады. Были еще «планеты», подобные Нью-Йорку, сделанные из бетона и кирпича, с головокружительными скалами-домами и реками, по которым густо, словно машины по автостраде, шли суда. И вот вопрос: переходя из одного мира в другой, был ли я одним и тем же человеком? А если нет, что оставалось, а что уходило от меня?

Я чувствовал, что прожить столько жизней, в скольких местах мне пришлось побывать. Но сегодня вечером здесь, в долине, мои прошлые жизни ровным счетом ничего не значили. Я выбился из контекста, мое прошлое ничего не говорило здешним людям; было такое ощущение, будто я стартую в совершенно новом качестве, без друзей, без заслуг, без возраста, без ранга… ибо вряд ли стоило говорить королеве, что я не являюсь ее гостем.

«Джип» нырнул под арку внешней ограды, проехал по мощеной аллее, окаймленной ивами, и остановился у внутренней ограды. Из тьмы вынырнули босоногие слуги с факелами. Внутренний дворик я пересек в танцующем свете смоляных огней. Поблескивали тесаные плиты, ветви апельсиновых деревьев склонялись к лицу. Дворец показался мне поначалу пустым.