Мишель Пессель - Путешествия в Мустанг и Бутан

Я был воспитан на мечтах, как другие — на бульоне. В результате самые экзотические формы действительности не вызывали у меня ни малейшего восторга: все это я уже успел «просмотреть» в мечтах. Короче, когда в 20 лет я изнемог в мире грез и смог начать наконец собственную жизнь, я потерял способность удивляться.

Я и в Бутан стремился затем, чтобы увидеть наяву страну, давным-давно запечатленную в мечтах.

Некоторые смотрят на путешествия как на бегство от жизни. Для меня они — реальное воплощение вымышленного мира, нарисованного ребячьим воображением; погружение в чудеса, в которые, повзрослев, мы перестаем верить. Сказочные замки заменяются заводами или рабочими столами (что по сути одно и то же), а прекрасные принцессы теряют пряничный флер. Мы сознательно разрушаем свою мечту. Но вот сейчас, во второй половине XX века, здесь, в Бутане, я оказался среди королей, лучников и крепостей, не созданных фантазией, а живущих реальной жизнью в одном времени с нами.

Мулы плелись совсем понуро. Словно псы в жару, они вываливали языки, с трудом вытягивая копыта из жирной жижи. Тенсинг и Вангду все чаще требовали остановки. Вангду хотел устроить привал прямо на тропе, в джунглях. Но я знал, что впереди где-то есть деревня, и поэтому торопил спутников.

— Долго еще идти? — спросил я Вангду. Тот безнадежно махнул рукой:

— Очень далеко и все время в гору.

Ужасно не хотелось ночевать в тропической долине, кишащей москитами.

— Попробуем дойти!

Я переложил на своего мула несколько тюков, сняв их с его несчастных товарищей по походу, и двинулся впереди каравана.

Довольно скоро тропа отклонилась от берега реки и пошла вверх. Лианы стали потоньше — обычно такие растут в более умеренном климате. Еще выше джунгли исчезли, уступив место соснам. И вот мы вынырнули на альпийский луг. Появилось поле, а за ним белая масса монастыря в окружении деревьев и розовых цветов гречихи. Чуть ниже виднелись несколько домиков, уже затененных начинавшимися сумерками.

Это место называется Миндже, и оно лежит у подножия перевала Пелела…

Гречишное поле дышало свежестью, когда на заре мы покидали дом. Сразу за полем начался густой темный лес. Тропа вначале ползла зигзагами, а потом круто пошла по вырубленному в скале карнизу, поросшему мхом; вода хлюпала под ногами. Сверху спускались замшелые лианы и цепкие воздушные корни деревьев.

Вираж за виражом мы поднимались в мир, где висевшие в воздухе холодные капельки конденсировались, покрывая деревья и камни волглой, словно морские водоросли, зеленью.

Мы оказались в краю вечного тумана. Летом и зимой горы тонут в облачности; деревья растут беззвучно, и даже бег потока приглушает ватное одеяло тумана. Единственные обитатели этого странного уголка — черные гималайские медведи.

Дорога забирала все круче. Под каким углом? Какая высота уже — тысяча или две? Мулы, вытянув шеи, упрямо карабкались вверх, отталкиваясь от каменистой почвы задними ногами.

Сил больше не осталось, и я решил в конце концов сесть верхом. Но из этого ничего не вышло: мул, как и я, хватал воздух ртом и останавливался через десять шагов. Он набирал силы для следующего рывка и вновь останавливался, шатаясь.

На каждом вираже я задирал голову в смутной надежде угадать близкую вершину. Но горы как чайник: тот ни за что не закипает, если сидеть и сверлить его взором. Вершина должна «вызреть»…

Я заметил, что дышится с трудом. Значит, близка отметка «3 тысячи метров». Но каменистая тропа упрямо лезла все выше и выше, виляя между стволами деревьев, чьи верхушки смазывал туман.

К концу четвертого часа мучительного подъема я уловил давно ожидаемые признаки близости вершины: клочки ваты на ветвях кустарников и молитвенные флаги признательных восходителей, поставленные во славу «коней ветра» — воинственных божеств, живущих на горных пиках.

На перевале стояла каменная пирамида, насыпанная поколениями пилигримов, воинов, торговцев и одиноких путников. Это был единственный путь, соединяющий Центральный и Западный Бутан.

Я тоже добавил в пирамиду свой камень и рухнул в изнеможении у подножия, поджидая Тенсинга и Вангду с мулами.

Вот и они. Тенсинг улыбается во весь рот. Вангду жалуется на возраст — с каждым разом перевал дается все тяжелее…

Когда мы втроем встали на гребне Черных гор, туман, словно по мановению волшебства, поднялся, и мы могли полюбоваться местами, оставшимися за спиной. Для меня — навсегда. Насколько хватало глаз, в небо врезались острые пики, покрытые темным лесом. Бутан — это целый континент, поднятый по вертикали, где люди вынуждены искать убежища в узких щелях долин. Невероятный, трудновообразимый край!

На юго-восток спускались альпийские луга. Я с удивлением увидел, что они засеяны не травой, а крохотными — 15 сантиметров, не больше — ростками бамбука. Твердые столбики сливались в сплошной ковер.

На окраине деревеньки паслись красивые кони; здесь жили королевские пастухи. Пока мы отдыхали на перевале, появились трое мужчин. Они молча полюбовались моими камерами, потом сказали, что утром на бамбуковом поле, совсем рядом с домами, застрелили крупного медведя. Я пошел взглянуть на него. Медведь — черный, с белым треугольником под шеей — был и в самом деле огромен. Тенсинг отвернулся. — Какой грех! — пробормотал он. Душа буддиста страдала от этого зрелища. За перевалом Пелела начиналась территория крепости Тонгса. Это самый крупный из бутанских дзонгов, долгие столетия он внушал страх и уважение.

Пенлопов (правителей) Тонгсы, прославленных воинов, чаще других избирали дебами страны. Так было до 1907 года, когда пенлоп по имени Ургьен Вангчук, дед нынешнего короля, провозгласил себя гьялпо — наследственным монархом Бутана.

Джон Клод Уайт, британский атташе в Сиккиме, был приглашен на коронацию в Пунакху. В церемониальном зале дзонга пенлоп Тонгсы, сидя на троне, по очереди принимал подарки от глав 32 бутанских крепостей и настоятелей главных монастырей.

Уайт рассказывает, что дарители гордо бросали подношения на пол, когда громко называли их имя. Свертки тончайшего шелка из Бумтанга, мешки с шерстью и хлопком, ящики ценнейшего тибетского чая, мешочки с золотой пылью кучей громоздились у подножия трона.

Каждый, вассал преподносил затем королю белый церемониальный шарф. Когда кортеж дарителей иссяк, король и далай-лама благословили котел с пивом, предназначенный для угощения присутствующих. Таков был ритуал признания пенлопа Тонгсы королем всех цитаделей, монастырей, деревень и жителей Страны дракона.

По эту сторону Пелела оставался «новый Бутан» с современной дорогой и строящейся столицей. Дальше лежали иные края — Центральный Бутан, замкнутый со всех сторон высокогорьем, отрезанный от внешнего мира. Здесь свои традиции, свои диалекты, свои нравы.