Карин Мюллер - Мутные воды Меконга

Мы проплыли мимо длинного ряда цементных зданий; на фоне обветшалых хижин с тростниковыми крышами их массивность казалась неуместной. От соседей их отделял забор из дерева и проволоки, и на каждой постройке гордо развевался вьетнамский флаг. Посреди центрального двора высился столб, на верхушке которого висел громкоговоритель, прикрученный колючим проводом.

— Школа? — спросила я.

Фунг покачал головой.

— Полицейский участок, — ответил он. — Фотографировать нельзя.

На последнем отрезке канала стояло несколько хижин. По одну сторону берега тянулась линия электропередач с ответвлениями более тонких металлических проводков, которые исчезали за бамбуковыми стенами. На одном берегу был свет, на другом его не было. «Вспыхивала ли когда-нибудь незаконная страсть между жителями двух берегов этого мутного канала?» — подумала я. Мы причалили на той стороне, где электричества не было.

Домишко, где мы оказались, был крошечным и ветхим, а его хозяева молоды и прекрасны. Улыбка хозяйки сияла таким добродушием и невинностью, что я поверить не могла, что она живет в такой отчаянной нищете. У него были высокие, четко очерченные скулы и открытое лицо человека, готового прийти на помощь. Их дочка, прятавшаяся между ними, была просто очаровательна.

Дом был слишком мал, и отдельных комнат не было; зону спальни отгораживала розовая москитная сетка, вся в заплатках. Надстроенная крыша за домом служила открытой кухней. Не было ни цыплят, ни поросят, ни гусей, ни другой живности, которая могла бы свидетельствовать о накопленном богатстве, ни даже блохастой собаки.

Соседский дом, напротив, был довольно зажиточным. Он был обшит натуральным деревом, у канала построена душевая кабинка; полдюжины свиней разминали голосовые связки перед вечерней кормежкой, а приподнятое цементное крылечко тянулось вдоль переднего двора. Вокруг связки свежих дров кормилась стайка утят.

— Почему, — деликатно спросила я Фунга, — соседи вроде как намного… удачливее наших хозяев?

— Реформы тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, — перевел Фунг слова Тхюи, молодого хозяина с серьезным лицом. — Некоторым крестьянам вернули их землю, и старый глава семьи из соседнего дома получил довольно большой участок рисового поля. Нельзя ничего заработать, если у тебя ничего нет, — добавил он.

Коренастая старуха по пояс в грязи шла по соседскому мосту, прислонив к бедру большой таз с улитками.

— Да еще и наводнение, — добавил Фунг с улыбкой.

Три месяца Меконг лежал под покровом воды, и с неба непрестанно лил дождь. Молодой хозяин живо потащил меня в дом, чтобы я увидела своими глазами: ножки фанерного письменного стола окольцовывал слой серого ила, а стены у пола вздыбились и стали как рифленая доска. Землю совсем размыло, рассказывал он, и все передвигались только на лодках. Им пришлось приподнять спальное место, а по ночам они видели, как мимо проплывают дохлые крысы. Весь урожай был уничтожен, как и дамбы, и многие дома. Они только сейчас начали понемногу возвращаться к нормальной жизни.

— Люди погибли? — со внутренним содроганием спросила я, думая о болезнетворной эпидемии холеры и паразитах, хлынувших в воду из размытых стоков.

Тхюи покачал головой. Лишь одна старуха умерла, но ей было уже шестьдесят девять, ее время пришло, в ее смерти не было несправедливости.

Однако на их долю все же выпало немало печали. Еще полгода назад по этому дому топал пятилетний малыш — их первый ребенок. Жена Тхюи — ее звали Флауэр (Цветок) — сбивчиво вспоминала подробности, часто замолкала, говоря полушепотом и сопровождая свой рассказ устрашающими жестами, как человек, которому уже много раз пришлось пересказывать трагическую историю. Малыш играл на проселочной дороге, ведущей к дому, и не заметил грузовика, который мчался слишком быстро и не успел ни свернуть, ни затормозить.

Первой моей мыслью было: «Как такое могло произойти на грунтовой дороге, где даже двоим велосипедистам не разъехаться?» А потом я подумала: «Как можно было разрешить маленькому ребенку играть в таком опасном месте?» Но я подняла глаза и увидела незажившую боль на их лицах, и мне стало стыдно за себя.

После ужина мы подвесили гамаки. Фунг улегся и стал рассказывать байки в облаке дыма от купленных в магазине сигарет. Ему даже в голову не пришло поделиться дорогими сигаретами с нашими хозяевами, хотя мы купили четыре блока именно с этой целью, а молодая пара с готовностью подливала Фунгу домашнего виски. Но ему казалось, что достаточно уже того, что он их веселит; они хватались за животы и раскачивались взад и вперед, не в силах сдержать смех. Глядя, как старухи зажимают беззубые рты руками, окидывая меня взглядами с ног до макушки, я поняла, что шутки по большей части обо мне. Но их смех не казался мне жестоким, а на веревках моего гамака энергично раскачивался маленький мальчик. Не мог же Фунг наплести обо мне одно только плохое? Вдруг ко мне подошла толстая старуха, подперев руками бока; ее морщинистые ноги оказались в нескольких дюймах от моего лица. Она сердито уставилась на меня и громко проговорила по-вьетнамски:

— Ты хоть иногда вспоминаешь свою мать?

И я поняла, что мне настал конец.

Пять утра, на улице беспроглядная темень. Ни пламени свечи, ни тени рано поднявшихся хозяев, лишь предрассветное пение петухов да стрекот сонных сверчков. Стояла полная тишина — пока кто-то не нажал на выключатель и из большого соседского дома вдруг не послышались душераздирающие вопли Майкла Джексона. Соседи проснулись.

В двадцать минут шестого они уже вовсю занимались домашними делами: стучали кувалдами, орудовали пилой в бледных рассветных лучах. По меньшей мере полдюжины юношей рубили поленья на аккуратные досочки. Старик — глава семьи — стоял на приставной лестнице спиной ко мне и приколачивал новый навес. Я ожидала увидеть дородного дядю с огрубевшим от сигар голосом и жирными пальцами, увешанными бриллиантовыми кольцами. Но патриарх оказался жилистым и мускулистым; его ногти были крепкими, а пальцы на ногах скрюченными, как плоскогубцы. Его тело гибко раскачивалось, словно садовый шланг; он отклонялся назад всем весом с каждым движением молотка. Весь последующий час я наблюдала за соседским двором, где кипела работа; за это время они построили еще одну стену, а женщины высыпали на улицу, с трудом удерживая в руках ворохи белья, которое они опускали в воду канала и колотили о камни. Музыкальная подборка была бессистемной: то гулкий ритм американского диско, то азиатские инструментальные мелодии — сплошные бемоли и вибрирующие клавишные.

Наконец, когда взошедшее солнце превратило нашу маленькую хижину в горячую духовку, за москитной сеткой послышались шевеление и голосок маленького ребенка; кто-то встал. Хозяева открыли заднюю дверь и расположились по краю пруда, отправляя потребности рядом с грязной посудой и сохнущим бельем. Я с тоской вспомнила туалет высотой по колено и рыбешек в ожидании кормежки и пошла к соседям, просить разрешения воспользоваться их душевой кабинкой и прудом.