Карин Мюллер - Мутные воды Меконга

Он громко и презрительно расхохотался.

— Полицейские ступить боятся в те места, — ответил он. — Они боятся горных племен, считают их дикарями.

Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

На юге ему понравилось меньше. Сейчас он направлялся в Камбоджу по суше и планировал в конце концов попасть в Лаос и там провести полгода в семье хмонгов в какой-нибудь глухой деревне. Ему не хотелось платить пять долларов таксисту за поездку к камбоджийской границе, поэтому он искал кого-нибудь, кто согласился бы подвезти его на мотоцикле бесплатно.

Я подошла к нему, когда все разошлись. Он выслушал, как я расхваливаю свое предполагаемое путешествие по тропе Хошимина.

— Звучит интересно, — ответил он ни к чему не обязывающим тоном. — Я вернусь через три недели, если у тебя есть время ждать.

Он уже нашел себе попутчика — молодого услужливого китайца, который везде носил с собой пухлый блокнот с сотнями вьетнамских визиток, каждый незанятый дюйм которых был испещрен кружевными восточными иероглифами. Китаец сидел по-турецки на полу с тремя туристами, направляющимися в Ханой, и с серьезными видом (не выговаривая букву «р») объяснял, как обращаться с кондукторами автобусов, следующих из Нячанга в Дананг, которые так и норовят обмануть иностранца и запросить особую «туристическую» цену.

— Надо дождаться влемени за тяс до отплявления автобуса. Потом найти местный вьетнамский теловек и поплясить купить билет. За две минуты до отплявления плигайте в автобус. Когда кондуктол сплёсит билет, сказите: плятить тулиститескую цену не буду! Стойте насмелть: билет стоит двенадцать тысять донг, не восемнадцать тысять!

Разница в шестьдесят центов!

— Но, — добавил он, печально покачав головой, — если сядете на эсплесс, они вас высвыльнут. Садитесь только в местный автобус.

Разница во времени — четыре с половиной часа.

Я все думала, выдержу ли еще три недели в Сайгоне, когда ко мне потянулся пухлый молодой человек, сидевший на диване, и подергал мою сумку с видеокамерой.

— Снимаете? — спросил он.

Я кивнула и слегка устыдилась себя. Между стычками с моими проводниками и утомительными велосипедными переездами наснимала я, прямо скажем, немного.

— Посмотрим?

Я достала камеру и протянула ему. Он повертел ее в руках, критически осматривая со всех сторон:

— Вы думаете этим снимать фильм?

— Думаю, — наивно ответила я, — а что?

— Да эта камера — кусок дерьма. Только для домашнего видео и годится. Дайте-ка посмотрю, что у вас за пленка. «Сони». Так я и думал. — Он выронил картридж, как будто тот обжег ему пальцы. — Получите одни запоротые кадры. Лучше бы взяли «Фуджи». Как у меня.

Он дотошно осмотрел мое оборудование, раскритиковав все мои фильтры, сморщив нос при виде моих аккумуляторов и кабелей.

— Я заряжаю камеру от мотоциклетного мотора, — наконец заявил он.

«Хорошая идея», — подумала я.

Он оказался продюсером из Канады, который снимал здесь фильм про древнюю дорогу мандаринов [4] Путь, связывающий север и юг страны, Ханой и Сайгон. . Он планировал купить мотоцикл в Таиланде и проделать маршрут через Камбоджу, по шоссе, идущему вдоль вьетнамского побережья, до самого Китая. Но судьба распорядилась иначе: из-за недавнего происшествия с туристами, погибшими в Камбодже, наземная граница была закрыта, и иммиграционные власти отказали ему во въезде. Он был вынужден с убытком продать свой мотоцикл в Таиланде и прилететь в Сайгон на самолете. Теперь у него не хватало денег, и он искал попутчика, согласного отправиться на север вместе с ним на одном мотоцикле.

Настоящий оператор! Я присмотрелась к нему получше. Мы могли бы снимать друг друга. А я нахваталась бы от него полезных советов и улучшила бы свои убогие операторские навыки. Я сквозь пальцы посмотрела на его комплекцию — он напоминал перекормленного сирийского золотистого хомячка — и пригласила с собой на север. На велосипеде.

Моя щедрость его не поразила.

— Это хороший велосипед? — подозрительно спросил он. — А то знаете, бывает такое вьетнамско-русское дерьмо…

Я представила свою древнюю китайскую раздолбайку.

— Велосипед не вьетнамский, — ответила я. — И он почти такой же хороший, как моя камера.

— Кстати, о камерах, — заметил он, — у вас нет поглотителя влаги? Мой рюкзак попал под дождь. Камера еле дышит. Просушить бы ее.

— Моя камера водонепроницаемая, — заметила я. — И в рабочем состоянии.

— Ага, конечно, — бросил он и почесал брюхо.

Я отдыхала в своей комнате размером с чулан: в одном углу унитаз, торчащий из пола, и календари во всю стену с изображением обнаженных вьетнамок с несоразмерными буферами. И тут услышала стук в дверь. «Только бы не Хомяк», — взмолилась я. Мое импульсивное предложение потащить его с собой в горы, где он пыхтел бы и обливался потом, очень скоро перестало казаться таким уж удачным.

За дверью стоял незнакомец, высокий мужчина с выгоревшими волосами, густыми коричневыми усами и голубыми глазами, которые на его загорелом лице выглядели не на своем месте. Его рука лежала на дверной ручке.

— Слышал, у вас есть два мотоцикла на продажу, — произнес он.

Видимо, «велосипед» превратился в «мотоцикл», «один» в «два», а «ищу попутчика» в «продаю» — слухи среди путешественников разлетались с молниеносной скоростью.

Я выложила ему все как есть. И будь что будет, позвала его в попутчики.

Но видимо, было что-то такое в велосипедах, что отвращало таких вот «индиана джонсов» сильнее, чем зоб или гонорея. Он выбил сигарету из смятой пачки «Мальборо», переваривая то, что я ему только что сказала.

— Я тут присмотрел себе «хонду» с 450-сантиметровым мотором. Классический мотоцикл, старушка, оставшаяся чуть ли не с военных времен. Настоящая красавица.

Он замолк и оглядел меня сквозь завитки сигаретного дыма.

— Двое на ней запросто поместятся.

Он планировал купить мотоцикл в Сайгоне, пару месяцев поездить на нем по пути в Ханой, потом продать за более высокую цену и улететь в Лаос. Он был родом с Аляски и уже восемь лет приезжал в Азию каждую зиму, спасаясь от арктических холодов. Летом работал плотником, строителем, добровольцем во время разлива нефти с «Экссон Валдиз» [5] Катастрофа танкера «Экссон Валдиз» у берегов Аляски. — короче, разнорабочим. Больше всего ему нравилась рыбалка, особенно на чавычу, которая достигала таких размеров, что и руками не показать.

— Мои друзья всегда сверяются с таблицей приливов, прежде чем мне позвонить, — с гордостью проговорил он.

Ему был сорок один год, а улыбка — как у мальчишки; когда он улыбался, волоски над верхней губой раздвигались и натягивалась кожа, постепенно сдававшая под натиском беспощадного тропического солнца и крепких сигарет, которые он выкуривал одну за другой. Он хотел, чтобы мы купили его красавицу «хонду» в складчину.