Юрий Усыченко - Белые паруса. По путям кораблей

— Ты это брось! Подумаешь беда, человек самый чуток выпил.

Дядя Пава даже не посмотрел в его сторону. Лицо старого моряка ясно выражало, что отменять свое решение он не собирается.

Переглянулись Михаил и Нина. Отстранение Кости от гонок поразило и их. Молодой яхтсмен был далеко не уверен в своих спортивных навыках. Нина в глубине души тоже не надеялась взять приз под его командой. Она симпатизировала доброму товарищу по плаваниям, но гонки — совсем другое, здесь нужен и опыт, и сноровка, и другие качества, которые, может, и приобретет Михаил впоследствии, а пока…

Встретив взгляд девушки, разгадав ее мысли, Михаил как мог громче и как мог решительнее заявил:

— Рулевым я не пойду!

— Правильно! — поддержал Шутько. — Я тоже откажусь от гонок.

— Что! — бешеным тоном проговорил дядя Пава, переводя взгляд от одного к другому. — Забастовку устраивать?!

Шутько только этого и требовалось. Притворяясь испуганным и покорным, забормотал:

— Да что ты! Что ты! Ты меня не так понял, я против решения капитана команды ни в жизнь!

— То-то же! — покосился на Михаила. — А ты брось фокусы выкидывать. Надо рулевым идти, значит, надо.

Михаил понял: дальнейший спор бесполезен, следует подчиниться спортивной дисциплине.

Хмуро ответил:

— Есть!

Заместителя директора завода спортивная дисциплина не связывала, дяде Паве был он не подвластен. А решение капитана команды подействовало на Приклонского, как гром с ясного неба. Жалобно, растерянно моргая, принялся усовещивать:

— Да ты что, голуба! Опомнись.

Дядя Пава не ответил.

— Да разве можно чемпиона отстранять, на его место бог знает кого ставить? Чемпиона!

— Нужно! — коротко бросил в ответ дядя Пава. — И не бог знает кого, а человека с той же яхты, где Иванченко. Его матрос второй год парусным спортом занимается, пора в рулевые выходить.

Приклонский не слушал, совсем потерял самообладание. Почти кричал с бабьими взвизгами:

— Безобразие! Я протестую! Я возражаю! Я приказываю!

— Протестовать и возражать можешь. Приказывать — нет, — хладнокровно ответил дядя Пава. — Ответственность за дисциплину и воспитание спортсменов лежит на мне, на капитане команды… Все… К тому же — случай из ряда вон выходящий, такое первый раз в команде нашей.

— О дисциплине он думает! А о победе на гонках думаешь?! О переходящем кубке думаешь?!

Его истерический тон на дядю Паву действовал успокаивающе — спорить больше старый моряк не желал. Видя это, Приклонский угрожающе пробормотал;

— Ну, погоди, вернемся к себе, там побеседуем.

Дядя Пава сделал вид, что не слышит. Обратился к спортсменам:

— Пора. Расходитесь по судам.

Костя грустно и растерянно глядел вслед товарищам. Подошел Михаил, извиняющимся тоном сказал:

— Я… на яхту…

— Да, конечно, — одними губами ответил Костя. Сделал над собой усилие и добавил. — Сам я… виноват.

— Ничего не виноват! — громко, но так, чтобы не слышал дядя Пава, бросил Шутько. — Мало ли какие случаи в жизни бывают, надо индивидуальный подход иметь.

Костя не ответил. Что скажет Нина? Она молчала. Стояла в сторонке, ожидая Михаила, чтобы вместе отправиться на «Шалунью». Филя уже был там, выжидательно поглядывал на остальных.

Нина хотела заговорить с Костей, утешить его, но дядя Пава, видя, что экипаж «Шалуньи» мешкает, сурово прикрикнул:

— Чего ждете, живее!

— Есть! — разом ответили Михаил и Нина. Момент для объяснения с Костей был упущен. Вздохнув, Нина пошла на яхту.

Костя сперва забрался в дальний уголок яхт-клуба. Стена живой изгороди, чешуйчатая от маленьких листочков, закрывала лиман. Было тихо, безлюдно, пахло пылью. Сел на одинокую скамейку. Акация бросала пятнистую тень. Духовой оркестр заиграл веселую песню и от задорной мелодии ее Косте сделалось еще грустнее. Он сидел, не думая ни о чем и обо всем сразу, притворяясь перед собой, что гонки, в которых он не участвует, его совершенно не интересуют.

И не вытерпел! Вскочил, быстрыми шагами направился обратно к берегу, поднялся на веранду, откуда был виден весь лиман. Группами стояли свободные от сегодняшних соревнований яхтсмены, представители других видом спорта, их друзья. Слух о том, что в команде гостей отстранен один из лучших рулевых, распространился и, как всегда бывает в таких случаях, успел обрасти красочными «подробностями». Костю узнали, на него оглядывались: кто сочувственно, кто осуждающе — кому как рассказали о происшедшем.

Он заметил, что возбуждает внимание. Тотчас ушел на трибуны, где не было знакомых.

Поспел вовремя: только отыскал свободное место и устроился, как грянул пушечный выстрел, возвещающий начало гонок.

Соседом Кости справа оказался могучий старик, похожий на адмирала времен Станюковича: будто топором вырубленные черты лица, седые брови и борода, широкие руки, громкий с хриплыми интонациями голос. Слева сидел щуплый студенческого вида паренек в потрепанной куртке из водоотталкивающей ткани, дешевеньких брючках, брезентовых туфлях. Старик держал в руках мощный бинокль, у паренька бинокля не было, и никакой надобности в нем молодые глаза не ощущали.

Они или раньше были знакомы, или здесь успели познакомиться, потому что все время переговаривались через Костю, сидевшего посредине.

— «Двойка» чья? — спросил «адмирал», глянув на паренька и на Костю, как бы приглашая нового соседа принять участие в беседе.

Разговаривать не хотелось, он промолчал. А паренек пояснил покровительственным тоном:

— Рулевой Шутько, который раньше в «Локомотиве» был.

— Не в «Локомотиве», а в «Воднике», — поправил «адмирал».

Паренек посмотрел недоуменно и рассерженно, удивляясь, что ему осмеливаются возражать. Затем прежним снисходительным тоном растолковал:

— В «Воднике» он до «Локомотива» состоял.

«А ведь верно, — неожиданно подумал Костя. — За год Сенька перешел в третье спортивное общество».

— Тогда ясно, — смутился «адмирал». — Возле Шутько «десятка», — он определял яхты не по именам, а по нашитому на парусе гоночному номеру. — «Десятка» — это наш Горенко.

— За Горенко седьмой номер, рулевой Кушниренко из их команды, после Кушниренко — двенадцатый.

— На двенадцатом рулевой Иванченко, — рад был щегольнуть осведомленностью «адмирал».

Торжество его длилось недолго.

— Иванченко в последний момент отстранили от гонок, — поправил паренек. — Напился пьяный и полез драться с членом судейской коллегии.

Костя побагровел, чувствовал, что даже пальцы ног у него покраснели. Да как же это?! Кто выдумал такую глупость?! Как им не стыдно! В первую секунду готов был крикнуть пареньку «Врешь!», обругать, но сдержался. Сам виноват, теперь терпи. Жни, что посеял. Может, дальше еще не то будет.