Джон Кракауэр - В разреженном воздухе

Перед тем как мы покинули палатки базового лагеря, Роб объяснил, что даже если некоторым из нас не удастся достичь первого лагеря к 10:00 утра, мы должны будем начать спуск, чтобы вернуться в базовый лагерь до того, как полуденное солнце сделает ледопад еще более неустойчивым. В назначенный час до первого лагеря дошли только Роб, Фрэнк Фишбек, Джон Таск, Дуг Хансен и я; Ясуко Намба, Стюарт Хатчисон, Бек Уэзерс и Лу Кейсишк, которых сопровождали проводники Майк Грум и Энди Харрис, находились внизу, в 60 вертикальных метрах от первого лагеря, когда Роб вышел на связь и повернул всех назад.

Так мы впервые увидели друг друга в условиях настоящего восхождения и смогли лучше оценить сильные и слабые стороны своих товарищей, на которых каждый из нас будет полагаться в ближайшие недели. Дуг и Джон (пятидесяти шести лет, самый старший в команде), как и ожидалось, оказались довольно крепкими ребятами. Но кто нас всех удивил, так это Фрэнк — джентльменистый издатель из Гонконга: демонстрируя навыки, приобретенные им в трех предыдущих экспедициях на Эверест, он шел медленно, но четко держал темп; около вершины ледопада он спокойно обогнал почти всех, причем никто бы не сказал, что ему было трудно дышать.

Разительным контрастом на этом фоне выглядел Стюарт, самый младший и по виду самый сильный альпинист в команде; он сразу взял быстрый темп и пошел впереди всей группы, но вскоре выбился из сил и на подходе к вершине ледопада еле живой плелся в хвосте. Лу мешала идти поврежденная нога, которую он поранил в первое утро на переходе к базовому лагерю, шел он медленно, но со знанием дела. А вот Бек, и особенно Ясуко, как выяснилось, были слабо подготовленными.

Не раз казалось, что Бек или Ясуко вот-вот упадут с трапа и провалятся в трещину, а Ясуко вроде бы даже не знала, как пользоваться кошками [25] Несмотря на то что Ясуко пользовалась кошками и раньше, при восхождениях на Аконкагуа, Мак-Кинли, Эльбрус и Винсон, ни одно из этих восхождений либо почти, либо вовсе не включало подъемов по настоящему льду: поверхности гор в каждом из этих случаев представляли собой относительно мягкие заснеженные склоны и/или осыпи камня, похожего на гравий. . Энди, который проявил себя как одаренный, чрезвычайно внимательный учитель и которого, как младшего проводника, определили к самым слабым клиентам, перед выходом целое утро обучал Ясуко основным техникам подъема по льду.

Несмотря на все недостатки, имевшиеся в нашей группе, на вершине ледопада Роб объявил, что он вполне доволен действиями каждого из нас. «Для первого раза вы все сделали замечательно, — возвестил он с отеческой гордостью. — Я считаю, в этом году у нас хорошая и сильная группа». Чтобы спуститься в базовый лагерь, потребовалось чуть больше часа. К тому времени как я снял кошки, чтобы пройти последние сто ярдов к палаткам, солнце палило так сильно, что казалось, оно просверлит в моем темени дыру. Но настоящая головная боль появилась только через несколько минут, когда мы с Хелен и Чхонгбой болтали в палатке-столовой. Я никогда не испытывал ничего подобного: разламывающая боль в височной области — боль такой силы, что к горлу то и дело подкатывала тошнота и мешала мне нормально говорить. Испугавшись, что меня сейчас хватит какой-нибудь апоплексический удар, я прервал беседу на полуслове и, пошатываясь, удалился к себе в палатку, забрался в спальный мешок и натянул на глаза шапку.

По своей ослепительной силе головная боль была похожа на мигрень, но я понятия не имел, что могло ее вызвать. Сомнительно, чтобы она была следствием пребывания на большой высоте, потому что началась она, только когда я вернулся в базовый лагерь. Вероятнее всего, это была реакция на сильное ультрафиолетовое излучение, которое обожгло сетчатку и напекло голову. Что бы это ни было, страдал я немилосердно. Последующие пять часов я лежал в своей палатке, стараясь избежать воздействия любых сенсорных раздражителей. Когда я открывал глаза или просто двигал ими из стороны в сторону, не поднимая век, боль начинала пульсировать мощными толчками. На закате солнца, не в силах больше терпеть, я поковылял в медицинскую палатку за советом к Каролине, нашему экспедиционному врачу.

Она дала мне сильное болеутоляющее и сказала, что надо выпить немного воды, но после нескольких глотков я исторг из себя и пилюлю, и жидкость, и остатки ланча. «Хм-м, — задумалась Каро, глядя на рвотную массу, забрызгавшую мои ботинки. — Думаю, нам следует попробовать что-нибудь другое». Мне было предложено положить под язык крошечную таблетку, которая остановит рвоту, и потом проглотить две пилюли кодеина. Через час боль начала спадать; чуть не плача от благодарности я погрузился в забытье.

Я дремал в своем спальном мешке, глядя на утренние солнечные тени, маячившие на стенах моей палатки, как вдруг Хелен прокричала: «Джон! Телефон! Это Линда!» Я напялил башмаки, пробежал пятьдесят ярдов к палатке связи и схватил телефонную трубку, пытаясь восстановить дыхание.

Весь аппарат спутниковой телефонной и факсимильной связи был не намного больше обычного компьютера. Звонки стоили дорого — около пяти долларов за минуту, — и соединение не всегда устанавливалось, поэтому меня даже удивило, что моей жене удалось набрать тринадцатизначный номер в Сиэтле и прозвониться ко мне на Эверест. Несмотря на то, что этот телефонный разговор был большой поддержкой, в голосе Линды безошибочно угадывалось отчаяние — даже с другой стороны земного шара. «У меня все хорошо, — уверяла она, — но я хочу, чтобы ты был здесь».

Восемнадцать дней назад она расплакалась, когда отвезла меня к самолету, летящему в Непал. «По дороге из аэропорта домой, — призналась она, — я плакала не переставая. Никогда мне не было так грустно, как при прощании с тобой. Наверное, мне казалось, что ты можешь не вернуться, и это было ужасно».

Мы поженились пятнадцать с половиной лет назад. Через неделю после первого разговора о том, чтобы пожениться, мы посетили мирового судью и дело было сделано. Мне было тогда двадцать шесть лет, и я решил оставить альпинизм и заняться чем-то серьезным.

Когда я впервые встретил Линду, она сама была альпинисткой, к тому же исключительно одаренной, но она оставила это занятие после того, как сломала руку и повредила спину. Линда никогда не считала нужным просить меня бросить спорт, но мое заявление, что я намерен уйти из альпинизма, укрепило ее решение выйти за меня замуж. Мне не удалось оценить власть альпинизма над моей душой и смысл, который он придавал моей остальной, бесцельной жизни. Я не ожидал, что при его отсутствии в моей жизни появится пустота. Через год я вытащил из кладовки веревку и снова вернулся на скалы. В 1984 году, когда я отправился в Швейцарию, чтобы подняться на известную своей опасностью альпийскую стену Айгер-Нордван, наши с Линдой отношения были на волосок от разрыва, и именно мое восхождение легло в основу наших разногласий.