Генри Мортон - От Рима до Милана. Прогулки по Северной Италии

Во время следующего антракта я обнаружил, что музей при театре открыт для посетителей. Помещается он в мраморном дворце, примыкающем к зданию театра. Мне он показался таким интересным, что я едва не опоздал на следующее действие. Я шел из одной прекрасной комнаты в другую, Разглядывая экспозицию, составленную с чрезвычайным вкусом. В одной комнате были древнегреческие и римские бронзовые и терракотовые статуэтки; кубки, монеты с изображением цирков и амфитеатров; другая комната целиком была посвящена комедии дель арте. В следующем зале я загляделся на сицилийские марионетки, там же лежали рукописи Доницетти, образчик изящного почерка Шопена и тут же другой, грубоватый, принадлежащий Верди. Таким людям, как я, музыканты кажутся волшебниками, а вот писатели и художники такого ореола в моих глазах не имеют. Выставка меня и очаровала, и тронула, так что я не удержался и пришел туда на следующее утро. Бродя по комнатам, я слышал звук фортепьяно, раздававшийся из оперного театра. Пройдя по узкому переходу, соединяющему музей с лоджией, я неожиданно попал на репетицию. В зале было пусто и темно, а сцена лишилась волшебной иллюзии: там собралась группа людей в обыкновенном платье. Кто-то перешептывался в углу, кто-то разучивал маленькие куски роли. В центре стояли две суровые женщины в юбках и блузах и громко пели, а грациозные юные танцовщицы совершали возле них волнообразные движения и пируэты. Солидный мужчина в коричневом полосатом костюме играл на фортепьяно, но когда певицы добирались до определенной ноты, постановщик выпрыгивал из темноты, останавливал пение, и все начиналось заново. Ничто так не убивает магию, как репетиция с ее постоянными срывами, атмосферой неминуемого провала и стремлением к недостижимому идеалу. У писателя и художника есть, по крайней мере, одно преимущество: они страдают в одиночестве.

Один из менеджеров сказал мне, что Ла Скала ставит каждый год по шестнадцать опер, причем билеты раскупаются так быстро, что шесть постановок даже не успевают войти в репертуарный список, вывешенный в театральной кассе. Традиция требует, чтобы, по меньшей мере, по одной опере принадлежало перу Россини, Беллини, Доницетти, Верди и Пуччини. Сезон начинается в декабре, а заканчивается в июне, а затем следует короткий период в июле с билетами по низким ценам.

В оркестре 107 музыкантов, в хоре — сто человек, технический персонал насчитывает тоже сто человек. До Тосканини Да Скала считалась коллективом оперных певцов, а начиная с него дирижер стал абсолютным монархом. Театр вмещает три тысячи зрителей, в год продают в среднем полмиллиона билетов. Мне особенно нравится негласный порядок, согласно которому любой платежный дефицит в театре покрывается при помощи городских налогов на кино и другие развлечения.

Хотя Верди умер в миланском отеле всего лишь около шестидесяти лет назад, я не смог найти его могилу ни в одной из церквей; и сторожа, и священники в ответ на мой вопрос вздыхали, надували щеки, пожимали плечами и разводили руками с видом отчаяния, после чего высказывали предположение, что он, должно быть, погребен возле Пармы. Об этом я в разговоре упомянул издателю книг по музыке, с которым вместе завтракал в ресторане. Тот пришел в ужас: подумать только, его соотечественники не знают, где похоронен любимый музыкант Италии.

— Это фантастика! — вскричал он. — Если бы об этом сказали мне не вы, — добавил он вежливо, — я ни за что бы ему не поверил. Ну, разумеется, любой человек в Милане должен знать, что Верди погребен не в церкви, а на площади Буонарроти.

После ланча он сказал:

— Пойдемте туда.

Ехать оказалось довольно далеко. Площадь находится в западной части Милана, среди широких проспектов, имена Которых представляют любопытную историческую мешанину: виа Эльба; виа дель Гракхи; виа Веппри Сицилиане; виа Джорджа Вашингтона. Здесь, в центре площади Буонарроти, мы увидели статую Верди в окружении необычной группы аллегорических фигур, таких как Мир сельской жизни, Поэзия патриотизма и Трагедия ненависти. Мой знакомый указал на ворота здания, расположенного напротив.

— Там, — сказал он, — похоронен Верди.

Мы перешли на другую сторону и вошли в место упокоения музыканта.

В 1899 году, за два года до смерти, Верди распорядился, чтобы после кончины доход с его опер направляли в дом, в котором жили сто бедных музыкантов — мужчин и женщин. Флигель, где живут старики, обращен к дому, в котором живут старушки. Разделяет эти два здания симпатичный двор. Дорожка позади двора ведет к склепу с мозаичными арками. С мраморной балюстрады мы смотрели вниз на могилу Верди, рядом с которой находится могила второй его жены, Джузеппины Стреппони. На стене прибита мемориальная доска, установленная в память недолгой его женитьбы на Маргарите Бареззи. Над бронзовыми памятниками эпитафия; «Он всех оплакивал и всех любил».

Привратник сказал нам, что в пансионате, в добротных квартирах, живут шестьдесят стариков и сорок старых женщин. «К сожалению, — добавил он, — авторские права Верди заканчиваются, и скоро надо будет искать другой источник вспомоществования».

Во время сиесты никого из старых музыкантов не было видно и слышно. Мы подумали, что если среди них есть восьмидесятилетние, то, будучи молодыми, они могли лично знать маэстро. Приятно думать, что когда бы ни исполнялась опера Верди со времени кончины композитора, событие это помогало поддерживать музыкантов, не обладавших ни его гением, ни его богатством, ни — следует добавить — его замечательной деловой хваткой.

Замок Сфорца из красного кирпича стоит на огромной площади, с которой автобусы уезжают в очаровательные места, такие как Бергамо. Когда сто лет назад город приобрел замок в собственность, здание почти развалилось, но, вместо того чтобы снести постройку под благовидным предлогом — ведь замок являлся символом угнетения, — ее бережно отреставрировали, так что сейчас трудно представить себе, что в этом здании могло происходить что-то более волнующее, чем муниципальное собрание. Когда я перешел мост напротив главных ворот, то заметил садовников, подстригавших газон, а внутри, где когда-то теснился военный городок, забитый испанскими пушками, обнаружил ухоженные лужайки и цветочные клумбы. И все же это был тот самый замок, описанный путешественниками XVII века как одна из самых могущественных цитаделей в Европе.