Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности

Солнце, багровея, остывало и валилось к горизонту, легкий ветерок остужал наши разгоряченные лица. Приближался старт Трансантарктической экспедиции. Последние прощальные слова, фотографии на память, и вот мы в самолете. Кроме экипажа и собственно участников экспедиции, включая сорок две собаки, на борту находились советские и иностранные журналисты, группа французских кинооператоров, знакомая нам еще по Гренландии, и телевизионная группа из Эй-Би-Си. Собаки, высунув языки, часто дышали, роняя слюну на выставленные в проход лапы. Самолет разбежался, легко оторвался от земли и взял курс на Майами, оставляя внизу три долгих года подготовки, сомнений, разочарований, надежд, две тысячи трудных километров через Гренландию, три года нашей жизни, полностью посвященных предстоящему путешествию. Что ждет нас впереди?!

По нашей просьбе бортмеханик настроил кондиционеры на температуру 5–10 градусов, и уже буквально через час мы почувствовали результаты: собаки спрятали языки, а сидевшие в хвостовом отсеке пассажиры натянули куртки. Через четыре часа самолет приземлился в Майами. Здесь оказалось еще более жарко, чем в Миннеаполисе, но, несмотря на глубокую ночь, собралось довольно много желающих посмотреть на самолет, который везет людей, добровольно — по крайней мере внешне — согласившихся променять июль во Флориде на июль в Антарктиде. Я подошел к группе наших механиков, оживленно обсуждающих что-то у стойки правого шасси, и увидел то, что привлекло их внимание: на обшивке была заметна вмятина, вокруг которой в свете фонаря виднелись отчетливые царапины. «Стреляли», — с интонацией Саида из «Белого солнца пустыни» сказал кто-то. Однако скоро выяснилось, что загадочные следы на обшивке были оставлены металлическим тросиком от заземления, который позабыли убрать перед взлетом в Миннеаполисе. Стоянка в Майами была недолгой, и около пяти часов утра мы приземлились в Гаване.

Сейчас, оглядываясь назад, я мысленно говорю: «Если бы не эта остановка в Гаване…», но тогда все, казалось, шло по плану. Первым делом после остановки самолета мы вывели собак, чтобы напоить их. Местные власти разрешили нам сделать это с условием, что после прогулки собаки будут водворены на прежнее место в самолет. Бортинженер, остававшийся дежурить на самолете, обещал поддерживать температуру внутри салона не выше 15 градусов, для чего необходимо было периодически гонять вспомогательный двигатель.

Уже совсем рассвело, когда мы, освежившись под единственным обнаруженным краном с чахлой струйкой воды и оставив собак в самолете, поехали к аэровокзалу. День постепенно набирал силу и обещал быть очень жарким. Аэропорт напомнил мне таковой где-нибудь у нас в Закавказье или в Средней Азии: та же духота, те же очереди, множество людей, которым негде приткнуться, отсутствие такси и т. д.

Около одиннадцати часов мы все встретились в просторном холле отеля «Гавана либре». Меня разместили вместе с Джефом, и в тот момент, когда мы, заполнив необходимые бумаги, тщетно пытались привлечь внимание симпатичной администраторши, оживленно с чисто испанской экспрессивностью беседовавшей с кем-то по телефону, меня тронул за плечо какой-то парень и произнес: «В самолете сломался кондиционер!!» Не помню, перевел я Джефу его слова или нет, но, наверное, по моему лицу Джеф понял, что что-то стряслось, и поэтому, ничего не спрашивая, побежал за мной к выходу. Парень, принесший эту страшную весть, оказался сотрудником советского посольства. Мы сели в его «Жигули» и помчались в аэропорт. По дороге мое воображение рисовало самые мрачные картины: я представлял себе, как наши собаки задыхаются от жары в своих тесных клетках в раскаленном самолете. В то июльское утро Гавана менее всего напоминала «рай, страну, страну что надо». Дорога, по которой мы ехали, была вся перерыта, экскаватор, высоко задирая к небу ковши со знакомым прикусом, с размаху опускал их в грязно-бурую жижу, разбрызгивая жирные комки грязи. Узенькая, остававшаяся пока нетронутой полоска асфальта постепенно сдавала свои позиции. Нам пришлось подождать своей очереди, пропуская встречный транспорт. Кубинские КамАЗы и «Икарусы», отличающиеся от наших более густыми облаками выхлопных газов, шли навстречу сплошным потоком. Наконец мы втиснулись в небольшое оконце и вырвались из этой ловушки. В представительстве Аэрофлота, разместившемся в неказистом двухэтажном здании, сидел полноватый мужчина, охлаждаемый с двух сторон бесшумными вентиляторами, установленными на письменном столе прямо перед ним. Я начал прямо с порога: «У нас там самолет с собаками. Они могут погибнуть от жары. Необходимо срочно подогнать к самолету какой-нибудь рефрижератор или что-нибудь способное давать холодный воздух!» Он поднял на меня глаза: «Мы знаем, но ничем помочь не можем». На мой вопрос, кто же может помочь, он неопределенно хмыкнул, и уже в дверях я услышал: «Кажется, ваш механик уже все починил». Прямо на «Жигулях» мы помчались к самолету. Совершенно взмокший бортмеханик встретил меня у трапа. «Буквально сразу же после вашего ухода, — сказал он, — заглох вспомогательный двигатель. Сейчас мне удалось его снова запустить, но более двух часов кондиционер не работал. Я открыл задние створки салона, чтобы хоть немного улучшить циркуляцию воздуха. Но, — тут он вздохнул и красноречиво махнул рукой в сторону двери, — смотри сам!»

Трудно даже вообразить себе картину, представшую передо мной в самолете. Сорок две полярные ездовые собаки, для которых в течение всей их предшествующей жизни единственным местом с положительной температурой была утроба матери, оказались сейчас в раскаленном снаружи и подогреваемом их дыханием изнутри чреве самолета. Я обошел клетки. На собак было жалко смотреть: вываленные до предела языки, с которых буквально струями стекала слюна, частое и шумное дыхание и глаза, глаза, в которых можно было прочесть: «За что?!» Некоторые из них еще нашли в себе силы оживиться при моем приближении, надеясь, что я их выпущу. Они начали повизгивать и царапать лапами решетку клетки, но большинство собак уже никак не реагировали на мое приближение, и это было самое страшное. Необходимы были срочные меры. Я выбрался из самолета и увидел Джефа в окружении трех кубинцев — двух мужчин и молодой женщины, — что-то оживленно говоривших ему, показывая на стоящий поодаль грузовик, внешне очень напоминающий наш ЗИС. Я подошел к ним, и Джеф представил мне своих собеседников. Женщину звали Дорис, имен же мужчин я не запомнил. Это были сотрудники Гаванского зоопарка. Как сообщил мне Джеф, кубинцы предлагали забрать собак в зоопарк, но Джеф колебался (до этого мы обсуждали такую возможность и отнеслись к ней отрицательно, опасаясь инфекции). Словно прочитав наши мысли, Дорис сказала, что в зоопарке они нашли место, куда можно поместить собак, изолировав их от других животных. Надо было решать. Договорились так: Джеф на грузовике вместе с работниками зоопарка поедет туда и все решит на месте. Если все будет нормально, он пришлет машину назад и я погружу собак.