Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности

Последними выгружали свой груз Месснер и Фукс. Мы вернулись в кают-компанию. Ситуация, которая прояснилась только после утреннего кофе, оказалась непростой. В базовом лагере было только двадцать семь бочек с керосином для «Твин оттера». Месснеру для начала его экспедиции необходимо было не менее тридцати. Эти бочки должен был привезти DC-6, если бы он мог летать, а также чилийцы на своем «Геркулесе», но чилийцы отказались, a DC-6 за это время смог вылететь только один раз. Эти бочки были необходимы и нашей экспедиции для обеспечения полетов «Твин оттера» к Южному полюсу. С одной стороны, мы были уверены в том, что эти бочки «Адвенчер» должен был отдать нам, поскольку наш контракт с ними был заключен раньше, а с другой — мы все же имели определенный запас времени, поскольку бочки эти могли понадобиться нам не ранее чем через месяц, когда мы будем на подходе к Полюсу.

Склад с продовольствием в горах Тил уже был на месте, и мы могли беспрепятственно двигаться к Полюсу без какого-либо самолетного обеспечения. Месснер и Фукс начинали с нуля, и керосин им был необходим завтра, так как в противном случае их экспедиция срывалась. Пообещав неделю назад помочь с горючим, мы предполагали, что в базовом лагере у нас его вполне достаточно, во всяком случае таковы были условия контракта с «Адвенчером». Месснер тоже прекрасно понимал, что если он заберет сейчас все горючее, а самолет DC-6 не сможет привезти более ни одной бочки, то уже обе экспедиции окажутся безо всякой страховки, так как в случае возникновения чрезвычайной ситуации просто-напросто не будет топлива, чтобы организовать полет «Твин оттера» на маршрут.

В кают-компании было очень много народа: кто-то завтракал, кто-то писал репортажи, кто-то кричал в микрофон находившейся здесь же радиостанции, пытаясь дозваться Пунта-Аренас. Слышалась английская, французская и немецкая речь. Роб не отходил от плиты. Он никак не мог отделить позавтракавших от непозавтракавших, и только участники экспедиций пользовались правом внеочередного обслуживания. Лоран непрерывно снимал, стараясь наверстать потеряное время. Жаки Банашински, единственная женщина среди нас, делала записи в блокноте, извлекая озябшие руки из длинных рукавов свитера. Дверь в каюту практически не закрывалась, периодически кого-нибудь впуская и выпуская, поэтому, несмотря на многолюдье, в палатке было прохладно.

Собравшись все вместе за столом, мы обсуждали привезенную Лораном из Пунта-Аренаса информацию о том, что якобы, по сообщению советской антарктической администрации, в случае если экспедиция придет на станцию Восток позже 10 января, все участники экспедиции, включая собак, будут доставлены со станции Восток на станцию Мирный на тягачах. Поскольку, по самым оптимистическим расчетам, мы могли достигнуть станции Восток не ранее 20 января, то Уилл был весьма обеспокоен. Я объяснил, что насильно на тягачи нас никто сажать не будет — не те у нас сейчас времена, чтобы за малейшее опоздание сажали, — и даже если мы придем на Восток 25 января, то и тогда будет еще не поздно продолжить маршрут самостоятельно, и только в случае крайней необходимости, для спасения экспедиции, мы сможем воспользоваться тягачами, которые должны сопровождать нас на последнем этапе от Востока до Мирного. Обсуждался также довольно неожиданный вопрос о том, куда идти с Южного полюса: на Мирный или на Мак-Мердо? Это все в связи с нашим отставанием от графика. Здесь все были единодушны: Мирный, и только Мирный! Я предложил построить стратегию нашего движения с Южного полюса в зависимости от даты, когда мы его достигнем. Если это случится не позднее 15 декабря, то у нас, по моему мнению, были все шансы продолжить движение к Мирному, в противном случае быстрое понижение температур в районе Восток — Комсомольская в конце января могло вынудить нас повернуть на Мак-Мердо.

Днем была связь с Пунта-Аренасом, и прохождение было настолько хорошим, что Крике решил преподнести нам сюрприз, причем начал с меня. Узнав номер моего домашнего телефона и попросив нас не выключать радиостанцию, он пропал в шумном эфире. Буквально через полчаса я услышал, как он зовет меня вновь: «Виктор, Наташа на проводе!» Я заорал в микрофон: «Наташа! Наташа! Как меня слышишь, это я». И вдруг среди шума различил слабый, едва слышный, голос: «Где ты? Я тебя не слышу!» Потом все пропало, но как чудесно было, сидя в палатке где-то у черта на куличках, услышать любимый голос.

Весь день прошел в многочисленных встречах с корреспондентами, съемках и интервью. Я опять несколько раз позировал перед фото- и видеокамерами, всякий раз по-новому обтираясь снегом и изображая при этом чрезвычайное удовольствие. К счастью, умеренная температура и мягкий снег позволяли сделать это без особого труда. Затем в нашей палатке оператор французской телекомпании «Антенн-2» снимал сюжет под общим названием «Выполнение доктором Этьенном научной программы в сложных экспедиционных условиях». Фрагмент первый назывался «Взятие образцов крови у участников экспедиции». Поскольку, как вы можете догадаться, никого, кроме меня, из участников экспедиции, исключая, конечно, самого доктора Этьенна, в нашей палатке не было, то пришлось мне отдать на алтарь вечного и самого близкого для трудящихся всего мира искусства еще 100 миллилитров собственной крови. Оставив телеоператора наедине с Этьенном снимать душераздирающую сцену «Взятие доктором Этьенном крови у самого себя», я вместе с фотографом из «Пари матч» Франсисом Лореллем выполз из палатки. Он хотел отснять меня вместе с моим нехитрым научным оборудованием.

Я извлек из импровизированного термостата озонометр, разложил на нартах, как на прилавке, термометр, барометр и анемометр и стал внимательно изучать показания шкалы озонометра. Франсису не понравился мой не совсем париматчевский разворот головы, и он подошел, чтобы придать ей надлежащее положение, но, неловко повернувшись, зацепил ногой лежащий на нартах термометр, и вот на этот раз — уже без моего непосредственного участия — экспедиция лишилась еще одного прибора для измерений температуры. Я чуть не плакал: это был настоящий долгожитель, который прошел со мной от старта более 2000 километров; в Гренландии на такой же трассе полегло целых пять. Эх! Да что тут говорить!

День заканчивался. Наш палаточный городок вырос вдвое: поставили свои палатки Мустафа и Ибрагим, Джон Стетсон и Лоран с киногруппой. Ибрагим и Мустафа уже начали адаптироваться в непривычных антарктических условиях и, кажется, сняли по паре штанов. Правда, во время завтрака Мустафа, косясь в сторону Ибрагима, с видимой неохотой попросил у Роба яичницу без бекона: коран, действие которого распространяется даже на Антарктиду, запрещает есть свинину. У меня сложилось такое впечатление, что Мустафа не так близок к Аллаху, как Ибрагим, и не прочь при случае нарушить законы корана, особенно в части поесть и выпить чего-нибудь запретного. Но сейчас при таком стечении корреспондентов он просто обязан был показать себя истинным мусульманином. Ибрагим же строго соблюдал коран, регулярно молился, не пил ничего, кроме воды, не ел свинины, даже если ее называли говядиной. Он был настроен более воинственно в отношении Полюса, и в черных глазах его загорался огонь мрачной решимости, когда речь заходила о включении арабов в маршрутную группу. Почти сразу же по прилете Ибрагим приступил к тренировкам. Он исключительно прямо держался на лыжах и передвигал ноги, не отрывая их от поверхности и используя палки только для поддержания равновесия, отчего напоминал космонавта в невесомости. Что касается Мустафы, то он прекрасно чувствовал себя и без тренировок и в основном проводил время в кают-компании.