Тихон Пантюшенко - Тайны древних руин

Вернувшись на пост, я доложил командиру о своем прибытии. Видя мое подавленное настроение, Демидченко спросил:

—Что-нибудь неприятное?

—Чего-чего, а этого добра у меня всегда навалом.

—А что же все-таки случилось?

Как ему ответить на этот вопрос. Рассказывать о своей размолвке с Маринкой я не могу. Не могу сообщить ему и о содержании разговора с политруком. А отвечать как-то надо.

—Опять расспрашивали о случае со Звягинцевым. Может, он написал куда?

—Почему ты говоришь «расспрашивали»? Разве, кроме политрука еще кто-нибудь был?

—Был еще какой-то военный.

—А кто он?

—Откуда же мне знать, кто он? Задавал вопросы не я, а он. Может, это был военный прокурор или его помощник.

Как ни старался Демидченко скрыть свою реакцию на мое «сообщение», это ему не удалось, выдали знакомые мне сузившиеся зрачки и побелевшие пятна на шее и щеках.

—Да, дело твое дрянь. И чего ты так взбеленился тогда, никак не пойму.

«Понимаешь ты, Вася, все понимаешь. Теперь это я уже точно знаю. Раньше только никак не мог догадаться, в чем дело. И, пожалуй, не догадался бы ни я, ни кто другой. Спасибо политруку. Раскусил-таки тебя, довел до точки. Вот кто настоящий коммунист. За таким пойдешь в огонь и в воду»,— думал я.

—А может, тебе попроситься в другое подразделение? Чего молчишь?

—В какое подразделение? — не сразу дошел до меня смысл сказанного.

—В любое подразделение. Как думаешь? Могу помочь.

Это, пожалуй, единственное, в чем он действительно готов мне помочь. Правда, я, как и он, знаем, что это за помощь. Различие состоит лишь в том, что он все еще надеется ввести меня в заблуждение.

—Какая разница, где служить?

—А может, ты темнишь? — вдруг усомнился Демидченко.

—Что темнишь?

—Да нет. Это я в шутку. Ну давай, служи, брат, и дальше.

Только теперь я вспомнил, что еще не обедал.

—Што будзеш есци?— спросил меня Лученок, дежуривший сегодня по кухне.

—Можно подумать, что у тебя ресторан и ты можешь предложить блюда на выбор.

—Рэстаран не рэстаран, але штосьци ёсць.

—Я так проголодался, что съем все, что дашь.

Тады пайшли. Ты чаго таки смутны?

—Михась, тебе я могу рассказать. Кстати, я рассчитываю и на твою помощь.

—Гавары. Змагу, абавязкова дапамажу.

Я рассказал Лученку о своей размолвке с Маринкой.

—Што, так и не сказала, у чым справа?

—Как же, жди, так тебе она и скажет. Знаешь, какая она гордая?

—Ништо, Микола. Не гаруй. Заутра усё высветлицца. Запытаю Лиду. А яна, я упэвнен, ведае што да чаго.

После обеда я решил навестить орлят. Собственно, не навестить, а только полюбоваться ими из своего укрытия. А полюбоваться есть чем. Орлята выросли и мало чем отличаются от своих родителей. У взрослых птиц голова буровато-охристая, словно покрытая загаром, клюв с налетом желтизны, будто пронизан лучами солнца. У молодых пернатых и голова и клюв черноватые. К этим царственно-величественным птицам совсем не подходит обидное прозвище «желторотые». Зорко смотрят по сторонам молодые орлы. Они теперь часто забираются на край своего огромного гнезда и по очереди тренируют мускулатуру широких крыльев. Тот, который ближе ко мне, взмахнул ими один, второй раз. Кажется, еще взмах, и орленок ринется в свою родную стихию. Но нет, еще не решается взлетать. Он, как авиатехник, проверяющий состояние машины. Заведет двигатель и потом постепенно переводит его на самые высокие режимы работы. Проверит, убедится, что все в порядке, и выключит. Сейчас орлята, кажется, решились на самые сложные элементы физической зарядки. Звуки от взмахов мощными крыльями отражаются от скалы и эхом уходят к взморью. Оттуда родители приносят им пищу. Маринка рассказывала, что орланы-белохвосты очень любят охотиться за рыбой. Парят над морем, высматривают добычу. Стоит какой-нибудь рыбине приблизиться к поверхности воды, как орел камнем устремляется вниз, подчерпывает жертву лапами и уносит ее в горы. Охотится орел и за водоплавающей птицей, сурками, зайцами. Со стороны гор показался старый орел. Он подлетел к гнезду, уселся на толстых сучьях и, удерживая крючковатыми когтями какого-то грызуна, скорее всего сурка, начал разрывать его тельце. Вспоров острым клювом брюшко зверька, хищник оторвал часть добычи и неторопливо протянул ее одному из птенцов. Следующая порция досталась другому орленку. Для подрастающих орлят этого, конечно, мало. Чтобы утолить их голод, к гнезду спешит со стороны моря орлица. Растут орлята. По всему видно, что они скоро, очень скоро станут на крыло, и тогда высоко в небе появится еще одна пара красивых птиц.

Расчистка траншеи шла теперь полным ходом.

В процессе освоения взрывного метода работы выяснилось, что лом и кирка помогают не только делать углубления для взрывчатки, но и сохранять форму слепков траншеи, готовых блоков для любых сооружений. У нас произошло даже разделение труда. В группе сигнальщиков Сугако и Музыченко поочередно выдалбливали поперечные и продольные краевые щели в породе— именно это помогало сохранять форму блоков. Танчук готовил взрывчатку, закладывал ее в углубление и производил взрыв. В группе радистов командир назначил было взрывником Звягинцева. Но из этого вышел один конфуз. Лев Яковлевич, как только узнал об этом распоряжении, достал из своей сумки удостоверение, положил его на стол в радиорубке и, не обращаясь ни к кому конкретно, спросил:

—Это что? Если вы думаете, что просто бумажка, то ошибаетесь. Чтоб получить это удостоверение, надо пройти специальные курсы. А ну, если что случиться? Вопрос первый: «Кто взрывал?»— «Звягинцев». Вопрос второй: «Где удостоверение?»— «Нету». Вопрос третий: «Кто разрешил?»— «Командир». Вопросов больше нет. Все ясно. Ты этого хочешь, командир, да? Но тогда не говори, что Танчук оказался гадом и не предупредил тебя.

У Льва Яковлевича своеобразная манера доказывать свою правоту. Короткие вопросы и еще более лаконичные ответы на них. Вопросы следуют один за другим, и после того, как абсурдность позиции собеседника становится очевидной, следует заключительная фраза: вопросов больше нет и так, мол, все ясно. Демидченко не любит Танчука не столько за то, что тот позволяет себе возражать командиру, сколько за то, что Лев Яковлевич в своих вопросах и ответах обнажает ограниченность его. Если бы речь шла только о правоте, еще куда ни шло. Показать, что ты благосклонно относишься к одному человеку и неприязненно к другому, в этом иногда кроется весь смысл принимаемого решения. Но если тебе говорят, что дело не в пристрастии, а что ты просто дурак, тут шутки в сторону.

—Ишь ты, умник какой выискался. Сам все хочешь. Боишься, а вдруг Семен переплюнет?

—Чудак человек,— незлобиво ответил Лев Яковлевич,— По мне, командуй, как хочешь. Но я, между прочим, о тебе же и беспокоюсь.