Тихон Пантюшенко - Тайны древних руин

Я обратил внимание, что политрук, высказывая свои мысли, не упомянул моего имени, ни разу не обратился ко мне с напутственным словом. Не знаю, как реагировал бы на это другой человек, но я нисколько не обиделся. Более того, считаю, что так и надо. Мне кажется, что в речах, обращенных к одному человеку, часто бывает примесь лицемерия. Они являются своеобразной платой за званый обед или ужин. Политрук же умно и тонко понимал это и, обращаясь ко всем, имел ввиду прежде всего меня. Я настолько проникся к нему уважением и доверием, что, поинтересуйся он моими личными делами, не колеблясь рассказал бы ему о самом сокровенном. Политрук, словно прочитав мои мысли, негромко сказал:

—Доброго тебе начала.

—И от меня,— добавил Веденеев.— Вы знаете, товарищ политрук, мы с Нагорным вроде как бы побратимы: на гарнизонной гауптвахте вместе отсчитывали срок своей службы.

—И вам досталось на орехи?

—За солидарность, товарищ политрук. Хотелось выручить дружка, да не получилось. Хорошо, что хоть начальник связи душевным человеком оказался: «Обоих,— говорит,— на гауптвахту».

Политрук засмеялся:

—Душевный человек, говоришь. Веденеева, значит, чтоб не скучно было Нагорному?

—Точно, товарищ политрук.

Немного побыл у нас Павел Петрович (так называл его, я слышал, комиссар дивизиона). Прощаясь с ребятами, политрук обратился ко мне с просьбой:

—Товарищ старшина второй статьи, проведите меня немного.— Во дворе штаба дивизиона он остановился и, внимательно посмотрев на меня, спросил:— Что у тебя за история с Хрусталевой?

Признаться, я готов был к любому вопросу, но только не к этому. Откуда он мог узнать о Марине Хрусталевой? Наверное, меня бросило в жар, потому что политрук, глядя на меня, мягко улыбнулся.

—Что, любишь?

—Очень.

—А ты хорошо ее знаешь?

—Знаю не только ее, но и семью. Это замечательные люди.

—А вот Демидченко другого мнения.

—Что вы, товарищ политрук. Отец Маринки летчик, воевал в Испании. Мать учительница, депутат горсовета. Сама Маринка комсорг группы, мастер спорта по стрельбе. Словом, замечательная девушка.

—Почему же Демидченко говорит, что она странная какая-то.

—Может быть, это еще вначале. Тогда поведение Маринки показалось немного странным и мне. Ну и начал знакомиться с ней самой, ее товарищами, семьей. Вот и дознакомился. Влюбился так, что не знаю теперь, что и делать. Об этом только вам, товарищ политрук.

—Спасибо, что доверяешь. Ну а в чем все-таки странность ее поведения?

—Она, конечно, что-то скрывает. Я несколько раз пытался выяснить, но она так ничего и не сказала. Грозилась даже, что если я еще раз спрошу ее об этом, она не захочет больше видеть меня.

—Даже так ставился вопрос?

—Да.

—А не дурачит ли она тебя?

—Что скрывает от меня что-то, это ясно без слов. Кстати, не только от меня, но и от матери. Но чтобы дурачить, нет, исключается. Скорее все это — какие-нибудь девичьи причуды.

—С причудами шут с ними. А вот если что-нибудь серьезное, тогда нам этого никто не простит.

—Товарищ политрук, ну пусть меня, а мать? Сами знаете, материнское сердце обмануть нельзя.

—Сам же говоришь, что скрывает и от матери.

—Так это ж если пустяк.

—Ну ладно, поживем увидим. Так, говоришь, не знаешь, что делать? Кончишь службу, и, если и она любит тебя, будете оба счастливы.

—В том-то все и дело, что ее не поймешь. Гордая она очень.

—Гордая— это хорошо. Лишь бы не капризная.

—Нет, девушка она самостоятельная, но с характером. И все бы ничего, да вот в последний раз, когда я зашел к ней домой, она почти не стала со мною разговаривать. До этого, казалось, радовалась моему приходу, а тут на тебе, сказала такое, что душа заболела. И хотя бы было за что, а то неизвестно. Будто кошка дорогу перебежала.

—Что, без всякого повода?

—Ни за что ни про что.

—Может, обидел чем?

—Если бы так. Я же говорю, что обходился с ней, как с самым дорогим человеком.

Несколько метров шли молча, а потом политрук спросил:

—А траншею так и не закончили?

—Нет, но теперь закончим. За недельку все будет готово, и заметку в «Советский черноморец» напишем.

Политрук остановился, долго смотрел мне в глаза, а потом задал мне еще один вопрос:

—Товарищ Нагорный, думал ли ты когда-нибудь о вступлении в ряды Коммунистической партии?

—Честно сказать, думал, но еще не сделал ничего такого, что было бы достойно звания коммуниста.

—А Сугако как? — без связи с предыдущим спросил политрук.

—Он хороший, трудолюбивый парень, но голова у него, как вы правильно тогда сказали, захламлена религиозным мусором.

—Вот тебе поручение: постарайся очистить его сознание от религиозного дурмана и, если удастся, подготовить к вступлению в ряды комсомола.

—Да я уже кое-что сделал.

—Что именно?

—Кажется, мне удалось завоевать его доверие.

—Немало, прямо скажем. Но это все-таки еще не все. Ну желаю тебе успеха.

—Спасибо, товарищ политрук. За все большое спасибо.

Идти по улицам Севастополя в форменной фуражке, но без знаков различия, нельзя. Первая же встреча с военным патрулем могла принести неприятности. Прикрепить нашивки к рукавам блузы— дело нехитрое. У Олега нашлись нитки и игла, и через какие-нибудь пятнадцать минут командирские знаки различия были на том месте, где им полагалось и быть. В тот же день на посту ВНОС номер один появился новоиспеченный старшина второй статьи.

—Нет, чтоб я пропал, если это не Нагорный, наш новый командир,— объявил Лев Яковлевич, ощупывая нашивки на рукавах моей блузы.

О моем новом назначении, оказывается, все уже знали еще до моего возвращения. Об этом было сообщено на пост специальной радиограммой. Полученной новости были рады все, за исключением Звягинцева. Мое появление в расположении поста Семен встретил, как и следовало ожидать, мрачно.

—Упек все-таки своего дружка.

Что ответить ему на это? Дать в морду? Нельзя. Теперь за такую выходку по головке не погладили бы. Самый верный путь— вести себя сдержанно. «Так что, он будет оскорблять тебя, а в твоем лице и честь командира, а ты будешь молчать или, как ты говоришь, вести себя сдержанно?»— подстрекал меня черт.— «Не молчать, а строго, с достоинством поставить его на место»,— говорил здравый смысл.

—Краснофлотец Звягинцев, я предупреждаю вас в присутствии ваших товарищей, что впредь за оскорбление чести и достоинства командира или нарушение воинской дисциплины вы будете строго наказаны.

—Да это мы знаем. Благодарности от вас не получишь, как бы ни старался.

—Вот и хорошо, что знаете. А насчет благодарности, то это зависит от вас самих. Заслужите, получите не только от меня, но даже от высшего командования, как, например, краснофлотцы Танчук и Сугако. Им объявил благодарность сам командир дивизиона.