Тихон Пантюшенко - Тайны древних руин

—Ты сталкивался с фашистами?— без всякой, казалось бы, связи с предыдущим спросила меня Маринка.

—Ну какое отношение имеют к этому фашисты?

—Значит, не сталкивался. А я уже осталась без отца. Ты можешь это понять?— и две крупные капли слез, похожие на прозрачные горошинки, скатились по лицу Маринки и упали на ее ситцевое платье.

Мне стало теперь ясно, что прогулки Маринки по склонам нашей горы— не просто прогулки. В них было что-то осмысленное, имело какое-то отношение к нашим воинским делам. Но что? Расспрашивать ее об этом сейчас бесполезно. Она ясно ответила на вопрос матери: «Но не сейчас».

Возвращался я к себе на пост тем же путем. За виноградником остановился. И вдруг ощутил такую тревогу за Маринку, что невольно вынужден был сесть на ближайший каменистый уступ. Я не так понял, как почувствовал, что на этот раз дело оказалось куда более серьезным, чем казалось раньше. Слишком тревожное сейчас время, чтобы не придавать всему этому значения. Маринка не захотела посвятить меня в свою тайну. И пусть бы оставалась она со своей тайной, если бы это не имело отношения к нашим военным делам. Куда пойти, с кем посоветоваться? И тут я вспомнил, что лучшего советчика, чем Павел Петрович, мне не найти. Он не просто офицер, а военный с юридическим образованием, и не только юрист, но и самый отзывчивый, человечный из тех, кого я знаю по службе.

Часа через полтора я был в штабе дивизиона. Не заходя в радиовзвод, отправился к политруку. Видно, не вовремя я попал в штаб. Там шло какое-то экстренное совещание. Приезжали нарочные, вручали дежурному офицеру пакеты и срочно отбывали. Из совещательной комнаты выходили возбужденные офицеры, звонили в штабы своих батарей, передавали какие-то закодированные приказы и вновь возвращались в кабинет командира дивизиона. Доложил дежурному офицеру о своем прибытии и я. Он посмотрел на меня, коротким движением руки немного сдвинул на затылок свою форменную фуражку и сказал:

—Понимаешь, старшина, не ко времени ты. Тут у нас такая заварушка, что того и гляди объявят тревогу и тогда давай всем бог ноги.

—Понимаю, товарищ младший лейтенант. Но у меня тоже серьезное дело. Можно сказать, военной тайны касается. И я не к товарищу командиру, а к помощнику военного комиссара.

—Тогда жди. Может, перерыв какой будет или выйдет по делам.

—Есть ждать, товарищ младший лейтенант!

Когда ждешь, время тянется долго. Чтобы не мозолить начальству глаза, а если честно сказать, то чтобы поминутно не козырять проходившим мимо командирам, я зашел в безлюдный коридорный тупичок и погрузился в свои невеселые думы. Через окно тупичка видна бухта Северная. От причала на противоположном берегу только что отошел катер. Трудно ему преодолевать крутую волну, поднимаемую встречным ветром. Это видно по килевой качке. Нос катера то поднимается вверх, почти на самый гребень вспененной волны, то опустится вдруг вниз, в убегающую борозду моря. И тогда кажется, что маленькому суденышку не справиться со стихией, не добраться ему до берега. Но нет, катер упрямо идет к южному причалу. Я не сразу услышал голос дежурного офицера:

—Старшина! Старшина! Ну что же ты. Его зовешь-зовешь, а он, как сурок, забился в угол, и никаких признаков жизни. Иди, там уже ждет тебя политрук.

В кабинете политрука никого, кроме него самого, не было. Павел Петрович выглядел, как всегда, подтянутым, но немного уставшим. По тому, как он молча указал мне на стул, а сам продолжал смотреть в сторону Херсонесского маяка, словно именно оттуда должен был прийти ответ на какой-то очень важный для него вопрос, я понял, что сейчас ему не до меня, что именно теперь у него своих дел, куда более важных, чем мои, невпроворот. Все это так. Но как же быть с моими-то делами? Если бы они были только личного характера, то я, конечно, не рискнул бы в такое время обращаться с ними к политруку. Павел Петрович, казалось, понимал мое состояние и поэтому не торопил меня, давал возможность прийти в себя, собраться с мыслями.

—Тут у нас, товарищ политрук, дела круто заварились,— и я рассказал о происшествии на нашем посту.

—Так ее что, Звягинцев привел?

—Нет, товарищ политрук. Она от него убегала. Ну вот, как бывает с жертвой какого-нибудь хищника. Чтобы спастись, бежит иногда к людям.

—Неужели поганец надумал обесчестить ее?

—Думаю, что так оно и было. Но дело не только в этом. Почему Маринка оказалась рядом с нашим постом? А потом, товарищ политрук, слышали бы вы, как она закричала, когда я заикнулся о задержании перед ее матерью. «Коля, не смей говорить этого маме!»

Павел Петрович прошелся по кабинету, подошел к окну, долго всматривался в очертания северного равелина у входа в Севастопольскую бухту. Не поворачивая головы, он спросил:

—На каком расстоянии от поста обнаружил ее Звягинцев?

—Метров сто, говорит.

—А до подножья горы сколько будет?

—Все триста.

—Может человек пройти такое расстояние незамеченным?

—Вахтенным сигнальщиком?

—Да.

—Нет, товарищ политрук, такого не может быть.

—Но Хрусталева же не дьявол, который может перевоплощаться в птицу.

Кто сегодня дежурил в это время? Танчук. Неужели же он мог не заметить Маринку, когда она поднималась на гору? Вряд ли. Лев Яковлевич глазастый парень. Он увидел бы ее раньше, еще когда она выходила из своего виноградника. Может быть, увлекся в это время каким-нибудь видом на море? Стыд какой! Перед помполитом сами себя в дурацкое положение поставили.

—Виноваты, товарищ политрук. Могло случиться, что и не заметили.

—Ну а с вахтенным-то вы хоть говорили?

—Клялся, что никого не было.

—Не иначе как нечистая сила замешана,— с иронией заметил Павел Петрович.— Ладно. Может, вы тут и ни при чем.

В коридоре кто-то пробежал. Вслед за этим с силой хлопнула дверь. Во дворе уже подавалась команда: «Первое отделение, становись!»

—Наверное, тревога,— заметил политрук, быстро направляясь к двери своего кабинета. Однако первым открыл дверь не он, а дежурный офицер: «Боевая тревога, товарищ политрук!»— Ну вот и поговорили, товарищ старшина второй статьи. Правда, выяснить так ничего и не удалось. А дела у вас чудные, под стать тем, которые прославили в свое время знаменитый хутор Диканьку. Бегите на свой пост, а я попробую разобраться в этом по своим каналам.

Опять пришлось преодолевать бегом дистанцию в двенадцать километров. Правда, теперь не было дождя. Зато немилосердно жгло солнце. Уже на втором километре я вспоминал свой бег во время ливня как о совсем нетрудной прогулке. Тогда бег горячил мое тело, а дождь остужал его, и я находился, как теперь казалось, в условиях почти полного комфорта. Совсем по-другому чувствуешь себя, когда бежишь под палящими лучами солнца. Справа от дороги и до самого берега моря протянулись виноградники. Смотришь па широкие узорчатые листья растений, и хотя бы один из них шелохнулся, все кустарники стояли как зачарованные. Одежду я снял сразу же, как только остались позади последние пригородные строения. Но и это не спасло от жары. Пот заливал лицо, мелкими ручейками затекал в глаза, рот, попадал на язык, вызывал ощущение соленого с примесью горечи. Казалось, я плыву к берегу и никак не могу справиться с зыбью, соленая вода все время захлестывает мое лицо и не дает мне дышать. А бежать еще добрый десяток километров. Не знаю, как бы я справился с оставшейся частью пути, если бы не полуторатонная грузовая машина, которая шла на Балаклаву. Обогнав и обдав меня дорожной пылью, она остановилась метрах в тридцати впереди.