Тахир Шах - Год в Касабланке

— Мне его одолжили на время, — начал он, как бы оправдываясь.

— Кто?

— Посол Мавритании.

Я спросил Камаля, как влияет на него Рамадан.

— Сильнее всего сказывается недостаток сна, — начал он. — Ты обедаешь в полночь, спишь три часа, потом идешь в мечеть, съедаешь пригоршню еды, еще немного спишь, и пора вставать.

— Боюсь, в Рамадан рабочим будет не до ремонта.

— Но у него тоже есть свои преимущества.

— Например какие?

— Например, это подходящее время для покупки ванны.

Черный лимузин катился в гору в сторону от моря, потом свернул вправо, к растущему новому жилому району Хай Хассани. Здесь множество обычных многоэтажных домов с побеленными стенами, увешанных веревками для белья и заполненных людьми, осуществившими свою общую мечту.

— Мой дядя был мэром этого района, — сказал Камаль, а растянутый в длину «мерседес» в этот момент резко повернул, чтобы не попасть в яму. — Он построил здесь все с нуля.

— Интересно, что за люди здесь живут?

— Те, кто вырвался на свободу, сбежав из трущоб.

«Мерседес» сменил направление, съехав с главной дороги, и покатил вниз по склону. Мы проехали мимо человека с самодельной тачкой, на которой горой были навален всякий хлам. Там были кофеварка, спутанный клубок веревок, ящик лука и коробка с какими-то пружинами. На самой вершине этой горы я увидел большой стеклянный аквариум. Он привлек мое внимание, потому что там все еще плескалась вода, в которой плавали испуганные рыбы.

По одной стороне улицы в шеренгу выстроилось множество невысоких тележек. У каждой из них энергичные продавцы предлагали купить выглядевшие побитыми овощи и фрукты. В конце улицы начинался внушительных размеров блошиный рынок. Камаль велел шоферу остановиться. Мы вышли из машины и пошли в сторону сука. Каждый дюйм пространства этого рынка был заполнен всевозможными подержанными предметами. Там были целые горы телевизоров с вывернутыми наружу внутренностями, шестиметровой высоты штабеля разбитых видеомагнитофонов, профессиональное сварочное оборудование и огромные мотки колючей проволоки. Кипы старых журналов соседствовали с уймой дверных рам и унитазов, винтовых лестниц, мраморных фонтанчиков и с развалами поношенной обуви.

Я выразил вслух удивление: меня поразило, сколько всего предлагалось на продажу. Камаль жестом приказал мне молчать.

— Вы только заговорите по-английски, и цены вырастут в четыре раза.

— Но нам ничего из всего этого не нужно.

Мы свернули в одну из аллей и пошли в тени того, что казалось стеной корабельных бойлеров. В конце аллеи высилась гора плесневелого хлеба. По ней ползали, насыщаясь, крысы размером с домашних кошек. За хлебной горой обнаружились залежи старой одежды, потом опять обувь и море битого стекла. Мы продолжили свой путь. Снова телевизоры, опять хлеб, ботинки и журналы. И тут в конце аллеи мы увидели спящего пожилого мужчину. Он лежал на спине в ванне с убирающейся крышкой, на его груди пристроился рыжий кот. Это была чугунная французская ванна с плавным изгибом для спины и симпатичными ножками в форме звериных лап. Настоящий шедевр ар-деко восьмидесятилетней давности. В Лондоне такой раритет выставили бы в витрине шикарного магазина на Кингз-роуд.

Я шепнул Камалю, чтобы он узнал цену. Он дернул продавца за рукав. Кот проснулся, потянулся и выпустил когти. Разговор состоялся только после долгих мучительных стонов. Продавец выглядел уставшим, голодным и сонным. Он попросил нас прийти вечером. Но Камаль собирался продемонстрировать мне, что одним из преимуществ Рамадана является потеря энергии марокканскими торговцами: это ведет к снижению их знаменитой способности ожесточенно торговаться. К тому же сейчас им очень нужны были деньги. Во время Рамадана надоедливые жены досаждают мужьям больше обычного.

— Цена — двести дирхамов, — прохрипел торговец, его тяжелые веки смыкались над виноградинами глаз.

— Даю половину, — сказал Камаль.

— Нет, я всегда прошу за такие ванны двести.

Камаль кивнул мне, чтобы я достал деньги. Продавец глубоко вздохнул, прогнал кота и вылез из ванны. Он поцеловал купюры и возблагодарил Аллаха. Ванну погрузили на тележку, и три человека должны были дотащить ее до Дар Калифа. Мы пошли за ними, а «мерседес» медленно поехал за нами следом. Солнце неистово палило, и трое грузчиков очень быстро вспотели. Через тридцать минут мы были уже возле самого дома. Неожиданно я услышал шарканье ног за спиной. Это был торговец, продавший нам ванну. Он был крайне возбужден.

— Стойте, стойте! Пожалуйста, остановитесь! — прокричал он.

— В чем дело?

Торговец размахивал кулаком, в котором были зажаты потертые купюры. Я приготовился выслушать обвинение в том, что мы обманули его.

— Еле-еле догнал вас. Я бежал всю дорогу. Я просто должен был остановить вас.

— Почему?

Торговец выглядел смущенным.

— Я сказал, что ванна стоит двести дирхамов, но это неправда, — признался он, вытирая бровь рукавом. — Они всегда стоили только сто. Поэтому, пожалуйста, возьмите назад сто дирхамов и простите меня.

— Откуда такая неожиданная честность?

— Сейчас Рамадан, и лгать нельзя.

В конце первой недели Рамадана я получил еще одну открытку от Пита. Своим тонким, похожим на паутину почерком он писал о том, что дело сдвинулось с мертвой точки. «Отец Ясмины настаивает, чтобы я принял ислам. Он хочет, чтобы я обрезал себе кое-что ниже пояса. И говорит, что сможет провести процедуру сам. У него есть острый перочинный нож. По-моему, это не слишком большая жертва ради того, чтобы быть рядом с Ясминой».

Мысль об обрезании во взрослом возрасте, да еще сделанном будущим тестем, испортила мне весь аппетит. Я сидел под обеденным столом в кухне с тарелкой холодного кускуса на коленях. Дом был полон рабочих. Они ядовито косились на каждого, кто заходил на кухню в дневное время. Как они правильно полагали, кухня означала питание, а питание в период Рамадана было нечестивым деянием в любом его проявлении. Рабочие заметили, что я часто заходил в кухню. Они стали заглядывать в окна. Я пытался честно объявить им, что я не соблюдаю пост, но они не хотели слушать правду.

Из-за Рамадана производительность труда резко упала: рабочие бродили вокруг, всем своим видом показывая, как им плохо, чтобы вызвать к себе сочувствие. В четверг первой недели Рамадана мне позвонил Франсуа. Голос его звучал взволнованно.

— Я должен тебя предупредить, — сказал он. — В Рамадан нужно быть очень осторожным. Нельзя ни на кого давить. В людях сейчас что-то щелкает, и они просто слетают с катушек. Понимаешь, курильщики вдруг оказались без никотина. У них внутри настоящая химическая буря.