Тахир Шах - Год в Касабланке

Осман толкнул дверь в конюшне слева. Внутри было так много всего навалено, что дверь не поддавалась. Осман толкнул ее еще раз. И еще.

Вы видите, — спросил он.

Что?

Дверь. Старую дверь.

Я заглянул внутрь и увидел лишь наваленные кучей старые лестницы и стулья, столбы для забора и кастрюли. Я не видел никакой двери, о чем и сказал Осману. Появились остальные сторожа. Они возились там целый час, в результате чего им все-таки удалось вытащить дверь из конюшни. Они положили ее на лужайку.

Дверь была кедровой и по форме напоминала замочную скважину, лицевая сторона ее была украшена геометрическими фигурами.

— Она прекрасная и такая древняя, — сказал я. — Почему вы не говорили мне о ней раньше?

— Мы и сами не знали, что она там лежит, — ответил Медведь.

— Вы что, не знаете, что лежит у вас в конюшне?

— Конечно знаем! — воскликнул Хамза. — Но раньше ее там не было.

— Она была спрятана, — сказал Осман чуть слышно.

— Спрятана джиннами, — добавил Медведь.

Рашид, бывший телохранитель, отреставрировал дверь, и мы установили ее в нашей спальне. Я был в восторге. Мы совершенно бесплатно получили ценную вещь, это все равно что найти на дороге деньги. Хамза не упускал случая заметить, насколько хорошо жить в доме, недавно освободившемся от джиннов.

— Все стало видимым, все вещи, скрытые годами.

— Какие вещи ты имеешь в виду?

— Сокровища. В старых домах, подобных Дар Калифа, хранятся сокровища.

Я откровенно усомнился в его словах.

— Но старая дверь тому доказательством, — ответил он. — Ее там не было, а потом она вдруг появилась.

— Не думаешь ли ты, что сокровища могут материализоваться?

— Конечно могут, — уверенно сказал Хамза. — Нужно только сидеть и ждать.

Спустя несколько дней я пошел перед завтраком прогуляться к морю. Стояло ясное утро. Пляж был безлюден, если не считать человека, выгуливавшего своего арабского жеребца по кромке прибоя. Я снял обувь и зашел в воду, глядя в сторону горизонта. Помню, что подумал в этот момент: «До чего же странно, что мои босые ноги ходят по той же широте, на которой находится Атланта». Возвращаясь домой, я медленно прошел через бидонвиль, в котором творилась обычная утренняя суета. Точильщик громко кричал, предлагая свои услуги, зеленщик раскладывал свой товар, а женщины уже трудились по дому. Дети спешили в школу, находившуюся рядом с побеленной мечетью, где их ждала строгая учительница с гибким розовым шлангом. Я как раз собирался заглянуть в класс и поздороваться с ней, когда ко мне подошел имам. Я подумал, что он станет просить у меня денег. Но он сказал:

— Спасибо вам за щедрое пожертвование.

Я не понимал, о чем это он. Я ничего не жертвовал, если не считать покупки школьных принадлежностей.

— А, вы имеете в виду эти мелочи для школы?

— Нет-нет, — ответил имам. — Благодарю вас за деньги, которые вы нам пожертвовали.

— Деньги?

— Да. Хамза принес нам ваше пожертвование. Мы потратили эти средства на ремонт крыши и проводку электричества.

Я не знал, что и сказать, поскольку не давал Хамзе никаких денег для мечети.

— Эти деньги были не от меня, — неловко попытался я оправдаться.

— Вы так скромны, как и рассказывал о вас Хамза, — промямлил имам. — Он предупреждал, что деньги дали вы, но вы будете все отрицать, когда вам об этом скажут.

Имам наклонился и поцеловал мне руку. Я вернулся в Дар Калифа весь красный от стыда. Позже я узнал, что Хамза, Осман и Медведь приносили в мечеть треть всех денег, которые я им платил, в качестве пожертвований от моего имени.

Я чувствовал себя виноватым, поскольку материально выиграл от смерти Хичама Харасса. Вдова филателиста осталась почти ни с чем, а я унаследовал богатство всей его жизни — альбомы с марками. Эта женщина была слишком горда, чтобы принимать подачки, и когда бы я ни заглядывал к ней, она настойчиво твердила, что Аллах заботится о ней. Но каждый раз, когда я бывал в ее хижине у мечети, я не мог найти глазами какую-то ценную вещь. Сначала это были каретные часы, потом радио, потом драгоценный Коран. Рашана подсказала мне решение: отвезти альбомы с марками в Европу и продать их там какому-нибудь коллекционеру. Я отправил их с одним из моих друзей, который собирался в Лондон. Он постарался и продал марки, переслав мне значительную сумму денег. Как только я получил их, я поспешил передать деньги вдове Хичама. Я вручил ей конверт с банкнотами и объяснил, что альбомы явились своего рода страховым полисом, по которому можно получить деньги.

Вдова поправила платок на голове, смахнула с глаза слезу и сказала:

— Там, на небесах, живет старик, который клянет вас за то, что вы совершили. Но здесь, на земле, есть старуха, которая вам очень благодарна.

Наш первый год в Марокко подходил к концу. Я много размышлял о своем решении переехать сюда. Мы получили здесь очень суровые уроки. Но я считаю, что жизнь, прошедшая без таких уроков, вообще не может считаться жизнью.

Поселитесь в новой для себя стране, и вы очень скоро обнаружите, что без компромиссов не обойтись. Решайтесь на них и будете сполна вознаграждены. Марокко — это страна древней культуры, которая жива и поныне, основой всего здесь является семья. Для меня самым радостным за время, прожитое в этой стране, была возможность позволить своим детям, Ариане и Тимуру, расти и играть в чудесной обстановке, ощущая краски полного жизненного спектра. Как отец я избежал того чувства родительской вины, которым охвачены все родители Британии, где царит викторианское убеждение в том, что детей нужно видеть, но не слышать. Я поощрял Ариану и Тимура, заставляя их быть шумными, кричать, плясать на улице, быть самими собой.

Восстановление Дар Клифа обогатило меня бесценным жизненным опытом. Случалось, что я кричал, ругался, падал на землю, досадуя от поражений. Секрет заключался в том, что нужно было вставать и продолжать начатое дело, в какой бы тяжелой ситуации ты ни оказался.

Я многого достиг, убежав из Англии, и главное — я гордился тем, что снова стал самим собой.

Через несколько дней после смерти Хичама Харасса сторожа тихо проникли в мой кабинет, когда я писал, сидя за испанским столом. Я неоднократно повторял, что, когда я сижу там, никто не должен меня беспокоить. За исключением, конечно, экстренных случаев, когда что-нибудь происходило с детьми или в дом возникал пожар. Сейчас же по лицам сторожей можно было судить, что ничего чрезвычайного не случилось. Я посмотрел на них, ожидая извинений.

— Нам нужно поговорить с вами, мсье Тахир, — начал Хамза, опережая остальных.

— Что-нибудь важное?

Все трое кивнули и сказали хором:

— Да. Это очень важно!

Я положил авторучку на стол.