Александр Елисеев - В долине Иордана

Не прошло и получаса какъ я, уже вполнѣ успокоенный и не тревожимый выстрѣлами, пугавшими только въ густой поросли лѣса, лежалъ на своемъ плащѣ на голомъ пескѣ, вперивъ свой взоръ въ голубое небо, гдѣ боролось мерцаніе звѣздъ съ тихимъ ровнымъ сіяніемъ луны. Наши кони тоже отдыхали; только Османъ не могъ успокоиться вполнѣ и какъ-то озабоченно посматривалъ вокругъ и особенно въ темную стѣну Іорданскихъ лѣсовъ, которые чернѣли недалеко отъ насъ. Прошло еще съ полчаса… Вперивъ свои взоры въ таинственный лѣсъ, попрежнему всматривался Османъ; давно приготовивъ свои пистолеты и ружье, мой кавасъ все еще не могъ освободиться отъ мысли о внезапномъ нападеніи Арабовъ пустыни и не разсѣдлывалъ коней, спокойно дремавшихъ на пескѣ. Мои мысли не были такъ тревожны, и меня занимало болѣе небо чѣмъ всѣ опасенія Османа. Въ свѣтло-голубой серебристой синевѣ плавали надъ нашею головой яркія созвѣздія. Почти въ зенитѣ горѣла блистательная Вега; Арктуръ, Денебола, Регулъ и Проціонъ яркою дугой протянулись по синему небу, тогда какъ Альдебаранъ, Капелла и Алгенибъ слабо мерцали предъ золотымъ шаромъ полноликой луны. Привыкшій глазъ находилъ на голубомъ небосклонѣ и Пегаса, и Кассіопею, и Медвѣдицъ, и Корону, но его взоры тонули въ надзвѣздной глубинѣ пронизанной мягкимъ сіяніемъ мѣсяца.

— Уа-уа! Яраголь (смотри, человѣкъ)! вдругъ какъ бѣшеный вскрикнулъ Османъ и вскочилъ словно ужаленный змѣей… Длинное ружье блеснуло своимъ яркимъ стволомъ въ его рукѣ, и я заслышалъ зловѣщій звукъ взводимыхъ курковъ.

Быстрый взоръ мой, упавъ съ небесъ на землю, запримѣтилъ бѣлое пятно, ярко озаренное лучами мѣсяца, показавшееся на темномъ фонѣ Іорданскаго лѣса. Пятно это казалось неподвижнымъ, потомъ начало отдѣляться и мало-по-малу очутилось на ровной поверхности залитой фосфорическимъ сіяніемъ; длинная металлическая полоска сверкнувшая на этомъ пятнѣ позволила заподозрить ружье въ рукахъ новаго незнакомца, который подвигался не торопясь по направленію къ нашему становищу. Завидя новый предметъ, зафыркали наши кони и насторожили свои уши; арабскіе скакуны чуютъ издали друга и врага, говорятъ Бедуины, полагаясь часто на чутье лошадей.

— Эш-и-макъ (кто ты)? крикнулъ я выходя на встрѣчу бѣлому незнакомцу. Отвѣта не было, но вся закутанная въ бѣломъ фигура продолжала приближаться. Сердце опять забилось сильнѣе, рука невольно сжала крѣпче вѣрную берданку, и я повторилъ свой вопросъ. Незнакомецъ въ отвѣтъ отчаянно замахалъ руками и показывая правою рукой на лѣсъ лѣвою ладонью давалъ мнѣ знать чтобъ я замолчалъ…

Я подвинулся еще стараясь своею быстротой заглушить трепетаніе сердца и ободрить Османа, уже готовившаго нашихъ коней. Чѣмъ ближе подходилъ я къ бѣлому незнакомцу, тѣмъ смѣлѣе и порывистѣе былъ мой шагъ, и когда я былъ всего въ трехъ-пяти саженяхъ разстоянія отъ Бедуина, я услышалъ знакомый голосъ, по которому узналъ Абу-Салеха.

— Энта рагулъ таибъ Московъ (ты Русскій — молодецъ)! заговорилъ Арабъ, — но ты неостороженъ какъ женщина или овца. Бѣдный Абу-Салехъ снова пришелъ предупредить тебя что враги недалеки и что они ищутъ тебя и Османа. Бѣги поскорѣе въ эль-Риха (Іерихонъ), гдѣ ты найдешь тихій покой и куда проведетъ тебя Абу-Салехъ.

При напоминаніи о врагахъ я почувствовалъ снова что моя смѣлость покидаетъ меня, но одинъ пристальный взглядъ на Араба, не умѣвшаго скрыть свою радость при видѣ моего страха, открылъ снова мнѣ глаза. Съ какою-то особенною логическою силой представилось мнѣ теперь что Абу-Салехъ лжетъ, что разказъ о дикихъ Бедуинахъ выдуманъ имъ самимъ для того чтобы сорвать съ меня бакшишъ , и что даже выстрѣлы напугавшіе насъ произведены были тоже его рукой.

— Аллахъ и его Пророкъ наградятъ Абу-Салеха за его любовь къ ближнему, отвѣчалъ я послѣ нѣкотораго молчааія, — но напрасно сынъ Эльгорской пустыни пытается напугать и обмануть Москова. Не первый годъ онъ живетъ въ лѣсу и самъ можетъ распознать друга и врага. Бедуиновъ нѣтъ вълѣсахъ Іордана, кромѣ Абу-Салеха; это его ружье стрѣляло въ ночи, думая напугать одинокаго путника. Такъ не дѣлаетъ честный Арабъ, и если Абу-Салехъ не покинетъ насъ, то мы имѣемъ ружья которыя не даютъ промаха. Иди съ миромъ откуда пришелъ. Аллахъ архамту (Господь тебя да помилуетъ).

Мои рѣшительныя слова не понравились коварному Бедуину; надо было видѣть какъ исказились черты его лица, какъ передернулась вся его длинная мускулистая фигура, когда Абу-Салехъ понялъ что его планы запугиванья рушатся, что его хитрость разгадана врагомъ, и тотъ надъ кѣмъ онъ хотѣлъ зло потѣшаться заставилъ отступить его самого. Руки его судорожно перебирали то винтовку, то широкій ханджаръ торчавшій за поясомъ. Глаза Абу-Салеха метали искры иготовы были, казалось, пронизать меня. Я слѣдилъ за каждымъ движеніемъ Араба, боясь его внезапнаго нападенія. Моя острожность впрочемъ была напрасна, потому что Османъ въсвою очередь не спускалъ глазъ съ Абу-Салеха, и пуля его винтовки пронизала бы послѣдняго при первой попыткѣ къ нападенію.

— Московъ слѣпъ и глухъ, какъ-то отчаянно вполголоса пробормоталъ Бедуинъ, не столько въ свое оправданіе сколько для того чтобъ отвѣтить что-нибудь. — Абу-Салехъ такъ честенъ какъ и Османъ и никогда не предастъ друга.

Съ этими словами Бедуинъ повернулся, вскинулъ на плечо свое ружье и удалился въ темную чащу лѣса. Ложь и выдумка Абу-Салеха были до того очевидны что я не могу простить себѣ цѣлаго получаса паники которую онъ навелъ на меня и Османа, заставивъ насъ постыдно ускакать съ зеленѣющихъ береговъ Іордана. Ворочаться было поздно, а проводить ночь въ пустынѣ, когда въ нѣсколькихъ верстахъ отсюда можно найти гостепріимный кровъ въ руской страннопріимницѣ Іерихона, было бы неостроумно, тѣмъ болѣе что все равно мы не могли бы заснуть спокойно эту ночь. Мы рѣшились, поэтому, ѣхать въ Іерихонъ, гдѣ можно было отдохнуть послѣ двухъ малосонныхъ ночей.

— Эль-Риха, эль-Риха! радостно кричалъ Османъ, узнавъ о моемъ рѣшеніи не оставаться больше въ пустынѣ.— Туда не придутъ къ намъ Абу-Салехъ и Бедуины пустыни.

Словно предвкушая скорый отдыхъ, наши кони помчались быстро по равнинѣ, звонко постукивая своими крѣпкими копытами о металлическую почву и слегка пофыркивая, когда свѣжій вѣтерокъ ночи прилеталъ къ намъ съ береговъ Мертваго Моря.

Іерихонъ, Іерихонъ! Какъ много сливается въ нашемъ представленіи при одномъ имени этого нѣкогда великаго города и какъ мало отъ него осталось теперь! Палестина изъ конца въ конецъ покрыта великими развалинами прошлаго, отъ котораго часто уцѣлѣли лишь одни жалкіе слѣды, но рѣдко гдѣ отъ толикаго величія осталось такъ мало какъ на мѣстѣ Іерихона. Пока кони наши неслись быстрымъ аллюромъ вдоль долины Эль-Гора къ темной кучкѣ зелени скрывающей жалкія лачуги современнаго Іерихона, мысль путника витала далеко за предѣлами дѣйствительности. Воображеніе рисовало иныя картины, иныя времена, когда высокія стѣны окружали столицу царей Ханаанскихъ, одно имя которой — Риха — говорило о благовоніяхъ разлитыхъ въ долинѣ текшей медомъ и млекомъ. Перистыя купы пальмъ осѣняли благословенный городъ, тонущій въ ароматныхъ садахъ, и чудный источникъ Елисея, котораго воды давали сказочное плодородіе окружающимъ полямъ. Но вотъ зазвучали трубы Навина, пали стѣны великаго Іерихона, и на заклятомъ вождемъ Езреевъ мѣстѣ заглохъ и засорился чудный источникъ, терніи и волчцы замѣнили бальзамники и пальмы, а вмѣсто стадъ развелись гіены, шакалы и львы, которые своимъ ревомъ напоминали забредшему путнику о второмъ Содомѣ Ханаанской земли….