Леонид Платов - Архипелаг исчезающих островов

Мириады разноцветных бабочек сидели на льдинах. При нашем приближении они поднялись в воздух и закружились над кораблем.

Как они могли очутиться здесь?..

— Опять ветер виноват? — спросил Сабиров.

— Конечно.

Ветры южных и юго-западных румбов продолжали дуть не переставая. В этом и была разгадка появления бабочек в Восточно-Сибирском море. Сюда их пригнали ветры — подхватили в далеких сибирских лесах и отнесли за сотни километров в океан. Сначала принесло запах гари, затем бабочек.

Разноцветное облако еще долго носилось над кораблем. Напуганные окружающим холодом и блеском льдов, бабочки садились прямо на палубу, облепляли реи, трепеща крыльями, медленно ползли вверх по мачтам.

Издали “Пятилетка”, наверное, представляла из себя удивительное зрелище. Она была как бы украшена праздничными флагами расцвечивания.

— Счастливая примета, — сказал Сабиров, потирая руки. (Как многие молодые моряки, желая поддержать традицию, он притворялся, что суеверен и придает значение всяким предзнаменованиям.)

— Какая примета? — удивленно спросил Степан Иванович, поднявшийся на мостик полюбоваться на бабочек.

— Я верю в приметы, Степан Иванович. На суше не верю, а на море верю.

— Кокетничаете, товарищ Сабиров? Ну, я понимаю еще “красный закат — к ветру”, или как там у вас: “чайка ходит по песку, моряку сулит тоску”… Но при чем тут бабочки?

Сабиров задумался. Действительно, при чем тут были бабочки?

— Мне вот что странно, — сказал Андрей, меняя разговор. — Почему это большинству иноземных путешественников Арктика казалась мрачной? Возьмите хотя бы того же Текльтона. На каждой странице встречаем в его книге: “гнетущая”, “пугающая”, “безжизненная”…

— Не от восприятия ли зависит? — предположил я. — От того, каков человек. Если стекла бинокля закопчены, ничего хорошего не увидишь в такой бинокль.

— Хочешь сказать, что мы более жизнерадостны, более оптимистичны? Бесспорно!.. — Нет, Андрей Иванович, я понимаю шире, — заявил Сабиров, который, так и не придумав, почему бабочки должны сулить удачу, решил больше не ломать над этим голову. — Мы, советские люди, несем с собой жизнь в пустыню, не так ли? И вот пустыня откликается на наш призыв хором голосов…

— Вы поэт, товарищ Сабиров!

— Моряк, — скромно поправил старпом. — Моряк — он всегда немного поэт.

По тому, как взглянул на меня Андрей, я понял, что мы подумали об одном и том же: откликнется ли на призыв эхолота таинственная Земля Ветлугина…

На исходе пятого дня с начала путешествия мы приблизились к устью Колымы.

Осторожный Федосеич приказал замедлить ход и выслал на бак впередсмотрящих.

Здесь нельзя зевать, надо глядеть в оба. Сибирские реки выносят в море в огромном количестве плавник — стволы деревьев, подмытых во время половодья и вырванных с корнями где-нибудь в верховьях, в дремучей тайге. Беда, если такой ствол попадет в винт корабля. Случается, что на винт наматываются и рыбачьи сети, которые срывает штормом.

Я стоял на капитанском мостике, когда сильный толчок внезапно потряс судно. Его как бы передернула судорога от киля до мачт.

“Пятилетка” сразу сбросила ход. Впечатление было такое, будто она тяжело ползет килем по дну. Если бы шли по реке, с уверенностью можно было бы сказать, что наскочили на перекат. Но мы были в открытом море. Неужели намыло отмель, не показанную в лоции? Почему же тогда Федосеич не стопорит машины?

Все эти вопросы мгновенно пронеслись в голове. Потом я перевел взгляд с безмятежной глади моря на спокойное лицо капитана и понял.

— Река? — сказал я полуутвердительным, полувопросительным тоном.

— Она. И в море с кораблями шутки играет…

— Вы думаете — перекат, отмель?

— Какой там перекат! Какая отмель! Глубины здесь более чем достаточны.

Но море выглядело необычно. Поперечные волны, расходившиеся за кормой от винтов, сделались сейчас очень большими, хотя вода вокруг оставалась зеркально гладкой. Перед форштевнем бежала странная одиночная волна, которую корабль как бы толкал перед собой.

Мы, гидрографы, называем это явление “мертвой водой”. Пресная речная вода намного легче морской, соленой, и, вытекая в море, располагается сверху сравнительно тонким слоем. Возникает своеобразное мелководье. На плоскости, разделяющей два слоя воды, гребные винты корабля образуют большие волны под килем, на что попусту расходуют часть своей энергии. Отсюда и резкое снижение хода. Парусные же корабли, попав в зону “мертвой воды”, перестают слушаться руля и сбиваются с курса.

— Пошли! Пошли! — закричали на баке. Тахометр, отсчитывающий скорость хода корабля, затикал быстрее. Ничего не изменилось на гладкой водной поверхности, но корабль рванулся вперед, будто растреноженный конь.

— Ход двенадцать узлов! — повеселевшим голосом доложил механик, поднимаясь на мостик.

За ним взбежал по трапу улыбающийся Сабиров. Он держал в руке раскрытый вахтенный журнал, которым размахивал из стороны в сторону.

— Будто дьякон с кадилом! — недовольно сказал Федосеич. — Что это вы, старпом? — Хочу, чтобы чернила скорей просохли, товарищ капитан.

Мы увидели огромную жирную кляксу, расползающуюся по странице.

— Как неаккуратно, товарищ Сабиров! — упрекнул Федосеич. — Ведь журнал, официальный документ!

— А это не я, Никандр Федосеич! Под кляксой было написано:

“След толчка. 8 августа в 19.15 корабль вошел в “мертвую воду”. В 19.21 вышел из нее”.

Выяснилось, что старпом просматривал в каюте вахтенный журнал, когда корабль резко сбросил ход. Чернила выплеснулись от толчка на бумагу — чернильница сама, без помощи Сабирова, отметила удивительное происшествие!

— Здесь неточно, надо дописать, — сказал я, прочитав запись. — Добавьте: 8 августа в 19.15 корабль пристроился в кильватер судну неизвестных землепроходцев XVII века.

Федосеич и Сабиров недоумевающе переглянулись. Механик, удивившись, вынул трубку изо рта. Только Андрей понимающе кивнул.

— Я не шучу, — продолжал я. — “Мертвая вода” — это как бы веха на пути… Помнишь “мертвую воду”, Андрей Иванович? Из “скаски”?..

— Ну, как же!..

Стало быть, это не выдумка, не яркая сказочная подробность, как можно было предположить, а нечто вполне реальное!

Очень важно для нас было убедиться в том, что храбрый корщик Веденей, опередивший наш корабль на три столетия, не фантазировал, а описывал факты, хотя зачастую не умел дать им правильное истолкование.

— Выходит, идем верно, — пояснил я капитану, Сабирову и механику. — На одном конце пути — “мертвая вода”, о которой писал Веденей, на другом — Земля Ветлугина, которую он видел со своими товарищами.

— Вполне убедительно, — согласился механик. Пройдя “мертвую воду”, “Пятилетка” взяла курс на северо-восток, повторив в точности маневр землепроходцев, направивших в этом месте свой коч “промеж сивер на полуношник”.