Кирилл Станюкович - Тропою архаров

Другим препятствием на нашем пути в этот день оказалась неширокая осыпь. Обычно осыпи не представляют значительного препятствия, – наоборот, как иногда приятно спуститься по движущейся осыпи из мелкого щебня с горы. Если у вас крепкие ботинки и есть элементарный навык, вы вскакиваете на осыпь и, быстро перебирая ногами, спускаетесь вместе с ползущим щебнем. Здесь же предстояло пересечь движущуюся осыпь поперек и сделать это быстро, чтобы успеть выскочить на скалу на противоположном ее «берегу», метров на пять ниже того места, откуда вы прыгали. Если человек не успевал выскочить на положенное место, то он с большим удобством еще «ехал» вниз по осыпи метров восемь, а затем достигал ее нижнего края, где ему предоставлялось на выбор: или пытаться зацепиться за гладкую скалу у конца осыпи, что было затруднительно, или вместе со щебнем беспрепятственно планировать по воздуху к Бартангу, протекавшему метров на двести ниже.

Только на вечерней заре мы, наконец, увидели Рошорвы.

Пройдя путь до Рошорвов в одну сторону, я твердо знал те правила, которых должен придерживаться человек, идущий по настоящим «веселым» оврингам: во-первых, никогда не смотреть вниз, во-вторых, никогда не допускать мысли, что можно свалиться. Есть разные люди – одни подвержены головокружениям больше, другие меньше, но страх перед пустотой под ногами наверняка испытывают все. Некоторые умеют настолько хорошо справляться с ним, что начинают им бравировать: нарочно стоя на самом краю отвесов, заглядывая туда, плюют или бросают в пропасть камешки. Других страх перед высотой доводит почти до столбняка, и они совершают самые немыслимые поступки.

На обратном пути при переходе через движущуюся осыпь один из наших товарищей вдруг испугался быстроты ее движения и, вместо того чтобы стремглав бежать вперед, повернул назад. Он спасся только чудом. Потрясение его было настолько сильно, что он уже больше не мог перейти через осыпь.

Пришлось вести его вокруг дальней дорогой, по скалам. Но и здесь он прошел с огромным трудом. Мы неоднократно подходили к нему, рассказывали анекдоты, смешили, но пережитый испуг был настолько силен, что он даже на сравнительно сносной дороге по скалам иногда вдруг застывал, испуганный одной мыслью об опасности.

Совсем излечиться от боязни высоты, по-видимому, невозможно. Мне как-то рассказывал один приятель, как он, чтобы привыкнуть к высоте, привязал себя к достаточно прочному дереву над обрывом и провел на нем целый день. Не думаю, чтобы это было хорошим средством. Но каким-то образом создается привычка, и обратно через те же овринги проходить казалось гораздо легче.

Рошорвы -небольшое селение, раскинувшееся на террасе у склона горы; под ним в глубоком ущелье ревет Бартанг, над ним поднимают свои огромные ледяные головы дики Войновского и Обручева.

Во всем селении только два дерева. Они одиноко стоят в стороне от домов; это старые тополя.

Началась работа. Я одновременно делал описание растительности и почвы. С первых же рекогносцировок выяснилось, что по бадахшанским масштабам земли порядочно, и земля неплохая. В середине работы прибыл почвовед Шувалов. Я мог. передать ему почвенные работы и заняться одной растительностью.

Но наши ирригаторы и геологи приходили с работы мрачные. Выяснилось, что на пути арыка, по которому можно поднести воду для орошения Рошорвских даштов, лежат многокилометровые движущиеся осыпи. Арык можно сделать, можно обложить его дерном, вода дойдет до полей, но каждую весну во время таяния снегов осыпи будут двигаться, и арык будет каждый год съезжать вниз. Вопрос оказался сложнее, чем мы думали.

Когда все изыскательные работы были окончены, тополя уже сбросили свою ярко-желтую листву, а в воздухе заплясали снежинки.

Обратно мы шли все вместе, и чем дальше, тем становилось теплее. В Сипондже была еще только ранняя осень, и все деревья зеленели, а в Калайвомаре продолжалось лето.

В Калайвомаре я опять столкнулся с Сергеем Ивановичем.

– Ну,- сказал он,- ведь мы теперь расстаемся надолго, давайте-ка сыграем напоследок контровую, помните -ведь я проиграл вам партию в позапрошлом году,-И он расставил шахматы.

– Нет, не буду я играть с вами, Сергей Иванович,-спокойно сказал я.

– Почему ?

– Вы слишком огорчаетесь, когда проигрываете. Не хочется портить вам настроение.

Я думал, что он меня ударит, но он только опрокинул шахматы на пол и выскочил из кибитки.

Свистел ветер, машина, подпрыгивая, неслась на предельной скорости. Нас обоих подкидывало и мотало в пустом кузове, но мы не жаловались, мы только старались удерживаться под защитой кабины. Здесь было меньше ветра.

Начиналась зима, и мы летели через Памир, торопясь изо всех сил проскочить последние перевалы, пока их не замело, не закрыло снегом. И поэтому я все смотрел на небо на западе, и небо обещало снег, обещало ветер,- и я колотил кулаком по кабине и кричал:

– Гони! Гони! Не спи, черт!

И Колька жал так, что нас кидало в кузове, как горошины в погремушке, машину заносило на поворотах, и временами становилось просто страшно, так она наклонялась и так играли ее передние колеса. Но я опять смотрел на запад и видел, что небо обещает ветер и снег, и я опять стучал кулаком по кабине и кричал:

– Гони! Гони, Колька!..

Начиналась зима, и склоны гор в огромных просторных долинах Памира были безжизненны и покрыты снегом, ручьи, реки и озера скованы льдом, и на Памир пришла зимняя безжизненная тишина.

Исчезли, улетели птицы, заснули в норках сурки, все было бело и безжизненно вокруг. Казалось, никто и ничто не могЛо выдерживать этот страшный холод высокогорий, эти режущие порывы ветра, эту безжизненность поднебесных памирских просторов.

Казалось, все сковал, все заморозил памирский мороз, но…

– Какие-то они все-таки странные…-сказал мои товарищ, показывая в сторону. И верно.

Возле дороги, пристально смотря на машину, стоял кутас. Он шел куда-то, но остановился, когда мы подъехали, и смотрел на нас.

Было что-то действительно странное в этом огромном животном,-он как-то очень внимательно, почти по-человечески, смотрел на машину и, видимо, о чем-то думал. Машина пронеслась мимо него, он проводил ее глазами и опять пошел дальше вдоль дороги, один, куда-то, зачем-то. А я долго после того, как он скрылся вдали, думал о том, что же в нем, в этом кутасе, было странным. Наверное, то, что это единственное живое существо, на которое не действует никакой мороз. Зимой кутасы играют, бодаются, гоняются друг за другом. Это, конечно, очень своеобразно и бросается в глаза на фоне мертвого зимнего памирского пейзажа. Но все-таки не это главная странность кутасов.