Джером Джером - Дневникъ паломника

Есть только одинъ типъ джентльмена. Есть пятьсотъ типовъ мужчинъ и женщинъ. Вотъ почему я всегда предпочитаю мѣста, гдѣ собирается простонародье, шикарнымъ ресторанамъ. Я постоянно объясняю это моимъ друзьямъ, которые упрекаютъ меня за низкіе вкусы.

Я способенъ проводить цѣлые часы за кружкой пива, съ трубкой въ зубахъ, глядя, какъ кипитъ и бурлитъ жизнь внутри и снаружи этихъ старыхъ пивныхъ. Смуглые крестьянскіе парни являются сюда съ своими зазнобами, угощать ихъ мюнхенскимъ нектаромъ. Какъ они веселятся! Какія шуточки отпускаютъ! Какъ раскатисто хохочутъ, какъ орутъ и поютъ. За сосѣднимъ столикомъ четверо стариковъ играютъ въ карты. Какія характерныя лица! Одинъ веселый, подвижной, живчикъ. Какъ прыгаютъ его глаза! Вы можете прочесть каждую мысль на его лицѣ. Вы знаете, когда онъ, съ торжествующимъ восклицаніемъ, прихлопнетъ королемъ даму. Его сосѣдъ спокоенъ, сдержанъ, смотритъ быкомъ, но увѣренно. Игра подвигается въ концу, вы слѣдите за нимъ и ждете, когда онъ пуститъ въ ходъ крупныя карты. Безъ сомнѣнія онъ приберегъ ихъ въ концу. Онъ долженъ выиграть. Побѣда написана на его лицѣ. Нѣтъ! онъ проигралъ. Самая крупныя карта у него оказалась семерка. Всѣ съ удивленіемъ оборачиваются на него. Онъ смѣется… Хитрая бестія! его не оставишь въ дуракахъ, развѣ только въ карточной игрѣ. Этотъ не проболтается.

Напротивъ игроковъ злющая съ виду старуха требуетъ сосисекъ и, получивъ требуемое, становится еще злѣе. Она огрызается на каждаго, кто ни пройдетъ, съ такимъ злобнымъ выраженіемъ, что вчуже страшно становится. Является откуда-то собачонка, садится противъ старухи и скалитъ на нее зубы. Старуха, съ тѣмъ же выраженіемъ дикой ненависти во всему живому, начинаетъ кормить собаченку сосисками, глядя на нее съ такой сосредоточенной злобой, что вы удивляетесь, какъ у той не застрянетъ кусокъ въ горлѣ. Въ уголку высокая пожилая женщина говоритъ безъ умолку, обращаясь въ мужчинѣ, который упорно молчитъ, сосредоточенно прихлебывая пиво. Очевидно, онъ можетъ выносить ея разговоръ лишь до тѣхъ поръ, пока передъ нимъ стоитъ кружка пива. Онъ для того и привелъ ее сюда, чтобы дать ей выболтаться. Боже! какъ она говоритъ! Безъ выраженія, безъ интонацій… ея рѣчь журчитъ, журчитъ, журчитъ, какъ неумолчный потовъ. Четверо подмастерьевъ входятъ, стуча тяжелыми сапогами, усаживаются за грубымъ деревяннымъ столомъ и требуютъ пива. Они галдятъ, поютъ, хохочутъ, обвивъ рукой талію ко всему равнодушной фрейленъ.

Почти вся молодежь здѣсь хохочетъ — глядя въ лицо жизни. Старики же болтаютъ, вспоминая о ней.

Какую чудную картину можно бы было написать, срисовавъ эти старыя, заскорузлыя лица, воспроизведя все, что читаетъ въ нихъ внимательный наблюдатель, все трагическое и комическое, что написала жизнь — великій драматургъ — на этой загорѣлой кожѣ! Радости и горести, низменныя надежды и опасенія, мелкое себялюбіе и великое самоотверженіе положили свою печать на эти старыя морщинистыя лица. Хитрость и добродушіе окружили лучистыми морщинками эти выцвѣтшіе глава. Жадность провела глубокія впадины у безкровныхъ губъ, которыя такъ часто стискивались въ молчаливомъ героизмѣ.

Къ часу дня мы вернулись въ ресторанъ обѣдать. Нѣмцы всегда обѣдаютъ около полудня — и плотно обѣдаютъ. Въ отеляхъ, посѣщаемыхъ туристами, table d'hôte въ теченіе сезона назначается въ 6–7 часовъ, но это только уступка иностранцамъ.

Я упоминаю о нашемъ обѣдѣ не потому, что считаю это событіе особенно интереснымъ для читателя, а въ видахъ предостереженія моихъ соотечественниковъ, которымъ случится путешествовать по Германіи, противъ излишняго довѣрія къ липтаускому сыру.

Я охотникъ до сыровъ и смерть люблю отыскивать новые сыры; поэтому, увидѣвъ на карточкѣ «Liptauer garniert» — предметъ гастрономіи, о которомъ я до сихъ поръ не слыхивалъ, я рѣшилъ попробовать, что это за штука.

Не аппетитно глядѣлъ этотъ сыръ. У него былъ такой болѣзненный, плачевный видъ. Казалось, онъ претерпѣлъ много невзгодъ. Цвѣтомъ онъ походилъ на замазку. Вкусомъ тоже, — по крайней мѣрѣ я думаю, что замазка должна имѣть такой вкусъ. Я до сихъ поръ не увѣренъ, что это не была замазка. Гарниръ былъ еще замѣчательнѣе сыра. вокругъ всей тарелки красовались различныя вещи, которыхъ я никогда не видалъ на обѣденномъ столѣ, и вовсе не желаю видѣть. Было тутъ нѣсколько стручковъ, три-четыре замѣчательно крошечныхъ картофелины, если только это были картофелины, а не разваренный горохъ, нѣсколько вѣточекъ укропа, какая-то рыбка, очень молоденькая, на видъ должно быть изъ породы колюшекъ, и немного красной краски. Словомъ, цѣлый обѣдецъ.

Съ какой стати сюда попала красная краска, не понимаю. По мнѣнію Б., на случай самоубійства. Посѣтитель, съѣвшій это блюдо, не захочетъ жить, — объяснялъ онъ; имѣя это въ виду, ресторанъ предупредительно снабжаетъ его ядомъ.

Попробовавъ сыръ, я думалъ было ограничиться первымъ глоткомъ. Но кромѣ того, что жаль было бросать цѣлое блюдо, мнѣ пришло въ голову, что я могу войти во вкусъ по мѣрѣ того, какъ буду ѣсть. Мало ли хорошихъ вещей, въ которымъ мы привыкаемъ помаленьку! Я самъ помню время, когда не любилъ пива.

Итакъ я смѣшалъ въ одну кучу все, что было на тарелкѣ, и принялся уписывать этотъ винегретъ ложкой. Такого невкуснаго блюда мнѣ не приходилось ѣсть съ тѣхъ поръ, какъ меня заставляли глотать касторовое масло въ случаѣ разстройства желудка, что было очень давно.

Жестокая хандра напала на меня послѣ обѣда. Мнѣ вспомнились съ болѣзненною живостью всѣ мои поступки и дѣла, которыхъ дѣлать не слѣдовало. (И много же ихъ набралось). Вспомнились разочарованія и неудачи, постигшія меня въ теченіе моей карьеры; несправедливости, которыя мнѣ пришлось претерпѣть; обидныя слова и поступки, доставшіеся на мою долю. Вспомнились люди, которыхъ я зналъ и которые теперь умерли; дѣвушки, которыхъ я любилъ и которыя повыходили замужъ за другихъ, такъ, что я даже не знаю ихъ адреса. Я размышлялъ о суетѣ и фальши нашего земного существованія, столь скоротечнаго, столь полнаго горечи! Я грустилъ объ испорченности этого міра, о несовершенствѣ всего сущаго!

Я думалъ и о нашей нелѣпой затѣѣ. Ради чего мы таскаемся по Европѣ, изнывая въ душныхъ вагонахъ, терпя всяческія неудобства въ гостинницахъ? Сколько времени пропало даромъ, а какое удовольствіе? — одно огорченье!