Джером Джером - Трое в лодке, не считая собаки

Чудные улочки Кингстона, весьма живописные в ярком солнечном свете у берега; сверкающая река с баржами, которые неспешно тянутся по течению; зеленый бечевник; нарядные особняки на том берегу; Гаррис, кряхтящий за веслами в своем красно-оранжевом свитере; сумрачный старый дворец Тюдоров, мелькающий вдалеке — все это составляло столь солнечную картину, столь яркую и спокойную, такую полную жизни и все же такую умиротворяющую, что — пусть стоял сейчас ранний день — я почувствовал, как меня мечтательно убаюкивает, обволакивает задумчиво-созерцательным настроением.

Я представлял Кингстон, или «Кенингестун», как он назывался однажды, когда саксонские «кенинги» короновались там. Здесь перешел реку великий Цезарь, и римские легионы разбили свой лагерь на покатых холмах. Цезарь, как в поздние времена Елизавета [13] Цезарь, как в поздние времена Елизавета… — т. е. Елизавета Первая (1533–1603), с 1558 г. королева Англии, Франции (формально) и Ирландии. Известна так же как Королева-Девственница (т. к. «из государственных соображений» не была замужем), имела прозвище Добрая Бесс. Здесь и далее Джером высмеивает слабость англичан к «историческим местам» и «историческим преданиям». Когда во второй половине XIX в. начал развиваться туризм, чуть ли не каждая придорожная гостиница и трактир в Англии рекламировались их хозяевами как место, где останавливалось какое-нибудь историческое лицо. , останавливался здесь, похоже, на каждом углу (только он был приличнее доброй королевы Бесс: он не ночевал в трактирах).

А она на трактирах была просто помешана, эта английская королева-девственница. В радиусе десяти миль от Лондона едва ли найдется хотя бы один чем-то привлекательный кабачок, в который она бы не заглянула, где бы не посидела, где бы не провела ночь. Интересно, кстати, что́ если Гаррис, скажем, начнет новую жизнь, станет великим, добродетельным человеком, сделается премьер-министром и умрет — стали бы на трактирах, к которым он благоволил, вешать вывески: «Здесь Гаррис пропустил кружку горького», «Здесь летом 88-го Гаррис опрокинул пару шотландских со льдом», «Отсюда в декабре 1886-го вышибли Гарриса»?

Нет. Таких мест было бы слишком много! Те места, в которых он никогда не бывал — вот они бы прославились. «Единственная пивная в Южном Лондоне, где Гаррис не хлебнул ни глотка!» Народ повалил бы валом — посмотреть, что там не так.

Как, должно быть, ненавидел Кенингестун простоватый бедняга король Эдви! Пир по случаю коронации оказался ему не по силам. Может быть, кабанья голова, нафаршированная цукатами, пришлась ему не по вкусу (мне бы она не пришлась, точно), а мед и вино в него уже просто не лезли — но он удрал потихоньку с шумного кутежа, чтобы украсть тихий час при свете луны с милой своей Эльгивой.

Возможно, взявшись за руки у окна, любовались они лунной дорожкой на водной глади реки, тогда как из далеких залов рваными шквалами смутного шума и грохота доносился неистовствующий разгул.

Затем эти скоты — Одо и Сен-Дунстан [14] Как, должно быть, ненавидел Кенингестун простоватый бедняга король Эдви!.. чтобы украсть тихий час при свете луны с милой своей Эльгивой…. Затем эти скоты — Одо и Сен-Дунстан… — Джером имеет в виду известный рассказ о том, как король Эдви Справедливый (941–959, король с 955) завязал вражду с Дунстаном, Архиепископом Кентерберийским (909–988, архиепископ с 960, впоследствии канонизирован, его день отмечается 19 мая; стяжал славу главным образом тем, как хитро обманывал дьявола). Согласно традиции, в день коронации король Эдви не явился на встречу дворян. Разыскав юного короля, Дунстан обнаружил его в интимном обществе Этельгивы, девушки знатного рода. Когда Эдви отказался идти с Дунстаном на встречу, архиепископ пришел в бешенство, поволок короля силой и потребовал, чтобы тот отказался от девушки (при этом обозвав ее «шлюхой»). Затем, сообразив, что рассердил короля не на шутку, Дунстан поспешил укрыться в своем монастыре, но Эдви (подстрекаемый Этельгивой), помчался за ним, ворвался в монастырь и разграбил его. Хотя Дунстану удалось бежать, он не возвращался в Англию до самой смерти короля 1 октября 959 г. Вместе с Дунстаном фигурирует Одо (Одо или Ода Суровый, ум. 959, 10-й Архиепископ Кентерберийский), который собственно короновал короля Эдви в начале 956 г. — врываются в тихую комнату, и осыпают непристойными оскорблениями ясноликую королеву, и волокут бедного Эдви обратно, в шумный гул пьяной свары.

Прошли годы, и с кончиной военных маршей рука об руку сошли в могилу саксонские короли и саксонское буйство. На время величие Кингстона отошло — чтобы возродиться снова, когда Хэмптон-Корт стал дворцом Тюдоров и Стюартов [15] …чтобы возродиться снова, когда Хэмптон-Корт стал дворцом Тюдоров и Стюартов… — Хэмптон-Корт, королевская резиденция с 1505 (когда Джайлс Добени, лорд-гофмейстер Генриха VII, арендовал здание как дворец для приемов) по 1760 (когда, со времен правления Георга III, короли потеряли интерес к пригородным дворцам и с тех пор находились главным образом в Лондоне). , а королевские баржи становились у берега с натянутыми якорными цепями, и щеголи в ярких плащах с важным видом спускались по лестницам, чтобы позвать: «Эй, паромщик! Чтоб тя! Гранмерси».

Многие из старинных домов в тех местах ясно говорят о времени, когда в Кингстоне находился двор, жили придворные и вельможи, когда по долгой дороге к воротам дворца день напролет бряцала сталь, гарцевали скакуны, шуршали шелка и бархат, мелькали лица красавиц. От этих больших просторных домов, от зарешеченных фонарей-окон, от огромных каминов и остроконечных крыш веет временем длинных чулок и коротких камзолов, шитых жемчугом перевязей, вычурных клятв. Эти дома возводились в те дни, когда «люди знали, как строить». Твердый красный кирпич со временем только окреп, а дубовые лестницы не скрипят и не крякают, когда вы норовите спуститься не привлекая внимания.

Говоря о дубовых лестницах, вспоминаю великолепную лестницу резного дуба в одном из домов Кингстона. Сейчас этот дом — лавка на рыночной площади, но очевидно, некогда был особняк какой-то большой персоны. Мой друг, который живет в Кингстоне, однажды зашел туда купить шляпу, по рассеянности засунул руку в карман и расплатился наличными.

Лавочник (а он моего друга знал), сначала, естественно, пришел в некоторое замешательство. Быстро, однако, оправившись и чувствуя, что в поощрение подобных вещей что-то следует предпринять, он спросил нашего героя, не хотел бы тот осмотреть образец превосходной старинной дубовой резьбы. Мой друг отвечал что хотел бы. Тогда лавочник провел его через лавку и повел вверх по лестнице. Перила лестницы представляли собой грандиозный образец мастерства, а стена вдоль нее была украшена дубовой панелью с такой резьбой, которая бы сделала честь и дворцу.