Джером Джером - Трое в лодке, не считая собаки

Гаррис (стоя у фортепиано и обращаясь к ожидающей публике). Боюсь, что это, в общем-то, старовато. Вы все это, в общем, наверно знаете. Но я ничего другого, собственно, и не знаю. Это песенка судьи из «Слюнявчика»… Нет, я имею в виду не «Слюнявчик»… Я имею в виду… Ну вы, в общем, знаете, что я имею в виду… В общем, не из «Слюнявчика», а… Ну в общем, вы должны подпевать мне хором.

Шепот восторга и страстное желание подпевать хором. Блестяще исполненное нервным аккомпаниатором вступление к песенке судьи из «Суда присяжных». Гаррису пора начинать. Он этого не замечает. Нервный аккомпаниатор начинает вступление снова. В этот момент Гаррис начинает петь и мгновенно выпаливает две строчки куплетов адмирала из «Слюнявчика» [19] Блестяще исполненное нервным аккомпаниатором вступление к песенке судьи из «Суда присяжных»…. В этот момент Гаррис начинает петь и мгновенно выпаливает две строчки куплетов адмирала из «Слюнявчика». — Речь идет об очень популярных во время Джерома мюзиклах «Суд присяжных» (Trial By Jury, 1875) и «Слюнявчик, на Службе Ее Величества» (H.M.S. Pinafore, 1878); в частности о «центральных» музыкальных номерах этих мюзиклов — «Песенка судьи» (The Judge’s Song) и «Когда я был мальчишкой» (When I Was A Lad). Мюзиклы были написаны либреттистом Уильямом Гилбертом (1836–1911) и композитором Артуром Салливаном (1842–1900). В первом речь идет о теперь позабытой судебной практике, когда на человека могли подать в суд, если он изымал брачное предложение. Во втором — о дочери английского капитана, которая отвергает ухаживания Военно-морского министра, потому что любит простого моряка. Оба номера — комические арии, со сходным размером. (Можно представить, что Джером здесь «прохаживается» не сколько по тупости Гарриса, сколько по готовности публики ко всякого рода жвачке — авторы, раз найдя «верный» прием, эксплуатируют его дальше и дальше, выдавая публике одно и тоже, какую жвачку публика охотно глотает.) Строки «Песенки судьи» из «Суда присяжных»: When I, good friends, was called to the Bar, // I’d an appetite fresh and hearty… Гаррис путает со строками «Песенки адмирала» из «Слюнявчика»: When I was young I served a term // As office-boy to an attorney’s firm… и, таким образом, исполняет следующее: When I was young and called to the Bar…. . Нервный аккомпаниатор все-таки пытается доиграть вступление, отказывается от этого намерения, пытается следовать за Гаррисом, исполняя аккомпанемент песенки судьи из «Суда присяжных», видит, что дело не клеится, пытается сообразить что он делает и где находится, чувствует, что рассудок изменяет ему, и смолкает.

Гаррис (любезно и ободряюще). Прекрасно, прекрасно! Вы просто молодец, продолжим!

Нервный аккомпаниатор.Здесь, кажется, какое-то недоразумение… Что вы поете?

Гаррис (не задумываясь). Что за вопрос! Песенку судьи из «Суда присяжных». Вы ее что, не знаете?

Один из приятелей Гарриса (из задних рядов). Да сейчас, дурья твоя башка! Ты же поешь песенку адмирала из «Слюнявчика»!

Длительные препирательства между Гаррисом и его приятелем в отношении того, что именно Гаррис поет. Приятель, наконец, ссоглашается что это неважно, лишь бы Гаррис продолжал то что начал, и Гаррис, с видом человека истерзанного несправедливостью, просит аккомпаниатора начать сначала. Аккомпаниатор играет вступление к песенке адмирала, и Гаррис, дождавшись подходящего, по его мнению, момента, начинает.

Гаррис.

Общий взрыв хохота, принимаемый Гаррисом за одобрение. Аккомпаниатор, вспомнив о жене и близких, отказывается от неравной борьбы и ретируется; его место занимает человек с более стойкой нервной системой.

Новый аккомпаниатор (ободряюще). Валяйте, дружище, а я буду вам подыгрывать. К черту вступление!

Гаррис (до которого наконец доходит суть дела; смеясь). Боже милостивый! Прошу прощения, прошу прощения… Ну конечно — я перепутал эти две песни! А все это Дженкинс меня запутал. Итак!

Поет. Его голос гудит как из погреба и напоминает рокот приближающегося землетрясения.

(В сторону, аккомпаниатору.) Возьмем-ка повыше, старина, и начнем сначала еще разок, ничего?

Поет первые две строчки снова, на этот раз высоким фальцетом. В публике удивление. Впечатлительная старушка, сидящая у камина, начинает рыдать; ее приходится увести.

Гаррис (продолжает).

Нет, нет… Я стекла на парадном мыл… И натирал полы… Тьфу ты, черт подери… Прошу прощения, но я, странное дело, что-то никак эту строчку не вспомню. И я… Я… В общем, давайте к припеву, авось и само вспомнится. (Поет.)

А теперь, в общем, эти две строчки нужно спеть хором!

Все (хором).

И Гаррис так и не замечает какого вытворяет из себя осла и как докучает людям, которые не сделали ему никакого зла. Он искренне воображает, что доставил им удовольствие, и обещает спеть еще один комический куплет после ужина.

Разговоры о комических куплетах и вечеринках напоминают мне некий прелюбопытнейший случай, к которому я однажды оказался причастен. Так как случай этот проливает яркий свет на то, как устроена человеческая натура вообще, я полагаю, на этих страницах он должен быть увековечен.

Собралось общество, фешенебельное и высококультурное. Все блистали лучшими туалетами, изящной речью, и чувствовали себя как нельзя лучше — все, кроме двух юных студентов, только что вернувшихся из Германии, двух совершенно заурядных молодых людей, которым было явным образом томительно и тоскливо, как будто мальчикам среди взрослых. На самом деле мы просто были слишком умны для них. Наша блестящая, но чересчур изысканная беседа, наши элитные вкусы находились за пределами их постижения. Здесь, среди нас, они были не к месту. Да и вообще им не следовало быть среди нас… Это признали все, впоследствии.

Мы исполняли morceaux старинных немецких мастеров [20] Мы исполняли morceaux старинных немецких мастеров. — morceau (фр.), короткое музыкальное или литературное произведение, или номер из него, отрывок. Употребив французское слово в сноске с немецкими мастерами, Джером дополнительно издевается над «гламурностью» описываемой компании. . Мы обсуждали философские и этические проблемы. Мы флиртовали, с изящным достоинством. И мы острили — самым элитным образом.

После ужина кто-то продекламировал французское стихотворение, и мы сказали, что это было прекрасно. Потом какая-то дама спела чувствительную балладу на испанском, и кое-кто из нас даже прослезился — до того это было трогательно.