Джером Джером - Трое в лодке, не считая собаки

От Медменхэма до живописного Хэмблдонского шлюза река полна тихой прелести, но пройдя Гринлэндс, она становится скучноватой и голой, и так до самого Хенли. Гринлэндс — совершенно неинтересное место, куда ездит на лето владелец киоска, где я покупаю газеты. (Там можно частенько увидеть, как этот тихий непритязательный джентльмен бодро работает веслами, или сердечно беседует с каким-нибудь престарелым смотрителем шлюза.)

В понедельник утром в Марло мы встали более-менее рано и перед завтраком пошли искупаться. На обратном пути Монморанси повел себя как форменный осел. Единственный предмет, по поводу которого наши с Монморанси мнения серьезно расходятся, — это кошки. Я кошек люблю; Монморанси не любит.

Когда кошка встречается мне, я говорю «Бедная киска!», нагибаюсь и щекочу ее за ушами; кошка задирает хвост чугунной трубой, выгибает спину, начинает вытирать нос мне об брючины, и кругом царит мир и благоволение. Когда кошка встречается Монморанси, об этом узнает вся улица; при этом на каждые десять секунд расходуется такое количество бранных выражений, которого обыкновенному порядочному человеку хватило бы на всю жизнь (если, конечно, пользоваться осмотрительно).

Я не осуждаю его (как правило, я довольствуюсь простой затрещиной или швыряю камнем), так как считаю, что порок этот — природный. У фокстерьеров этого наследственного греха приблизительно в четыре раза больше чем у остальных собак, и нам, христианам, со своей стороны требуются годы и годы терпеливых усилий, чтобы добиться сколько-нибудь ощутимого исправления в безобразии фокстерьерской природы.

Помню, как-то раз я стоял в вестибюле Хэймаркетского универсального магазина, в полном окружении собак, которые дожидались своих хозяев, ушедших за покупками. Там были мастифф, один-два колли, сенбернар, несколько легавых и ньюфаундлендов, гончая, французский пудель (поношенный в середине, но голова кудлатая), бульдог, несколько существ в формате Лоутер-Аркейд [47], величиной с крысу, две йоркширские дворняжки.

Они сидели терпеливые, благообразные и задумчивые. В вестибюле царила торжественная тишина, создающая атмосферу покоя, смирения и мягкой грусти.

Но вот вошла прелестная молодая леди с кротким маленьким фокстерьером; она оставила его на цепочке между бульдогом и пуделем. Он уселся и с минуту осматривался. Затем он воздел глаза к потолку и, судя по их выражению, задумался о своей матушке. Затем он зевнул. Затем он оглядел других собак, молчаливых, важных, полных достоинства.

Он посмотрел на бульдога, безмятежно дремавшего справа. Он посмотрел на пуделя, надменно застывшего слева. Затем, безо всяких прелиминариев, без намека на какой-либо повод он цапнул пуделя за ближайшую переднюю ногу, и вопль страдания огласил тихий полумрак вестибюля.

Найдя результат первого эксперимента весьма удовлетворительным, он принял решение продолжать и задать жару всем остальным. Он перескочил через пуделя и мощно атаковал колли. Колли проснулся и немедленно вступил в шумную свирепую схватку с пуделем. Тогда фоксик вернулся на место, схватил бульдога за ухо и попытался его оторвать; а бульдог, животное на редкость непредубежденное, обрушился на всех до кого только смог добраться (включая швейцара), предоставив нашему славному фокстерьерчику возможность беспрепятственно насладиться дуэлью с йоркширской дворняжкой, исполненной равного энтузиазма.

Людям, которые разбираются в собачьей натуре, нет нужны объяснять, что к этому времени все остальные собаки в этом вестибюле бились с таким исступлением, словно от исхода сражения зависело спасение их жизни и имущества. Большие собаки дрались между собой сплошной кучей; маленькие также дрались друг с другом, а в перерывах кусали больших за ноги.

Вестибюль превратился в пандемониум. Шум стоял адский. Вокруг здания собралась толпа, и все спрашивали, не происходит ли здесь заседание приходского управления или церковного совета; если нет, то кого, в таком случае, убивают и по какой причине? Чтобы растащить собак, принесли колы и веревки; позвали полицию.

В самый разгар бесчинства вернулась прелестная молодая леди и схватила своего прелестного песика на руки (к этому времени он уложил дворнягу на месяц и имел теперь вид новорожденного агнца); она целовала его и спрашивала жив ли он, и что эти огромные, огромные, грубые животные-псы с ним сделали; и он уютно устроился у нее на груди и смотрел ей в лицо, и взгляд его словно бы говорил: «Ах как я рад, что ты пришла и избавила меня от такого позора!».

А леди сказала, что хозяева магазина не имеют никакого права оставлять в магазине подобных варваров и дикарей вместе с собаками порядочных людей — и что она кое на кого будет подавать в суд.

Такова суть фокстерьеров; поэтому я не осуждаю Монморанси за его привычку скандалить с кошками. Впрочем, в то утро он и сам пожалел, что дал волю своей природе.

Мы, как я уже говорил, возвращались с купания, и на полпути, когда мы шли по Хай-стрит, из подворотни впереди нас выскочил некий кот и потрусил через улицу. Монморанси издал торжествующий вопль — вопль жестокого воина, который видит, что враг у него в руках — вопль, какой, вероятно, издал Кромвель, когда шотландцы начали спускаться с холма [48] — и помчался за своей добычей.

Жертвой его был старый черный Котище. Я в жизни не встречал кота такой устрашающей величины. Это был не кот, а какой-то головорез. У него не хватало половины хвоста, одного уха и изрядного куска носа. Это был громадный и явно убийственный зверь. Он был исполнен мира, довольства и успокоения.

Монморанси помчался за бедным животным со скоростью двадцати миль в час, но Котище не торопился. По-видимому, он вообще не догадывался, что жизнь его повисла на волоске. Он безмятежно трусил по дороге, пока его предстоящий убийца не оказался на расстоянии ярда. Тогда он развернулся, уселся в самой середине дороги и оглядел Монморанси с ласковым любопытством, как бы спрашивая: «Да! Могу ли я Вам чем-то помочь?».

Монморанси не робкого десятка. Но в Котище было нечто такое, нечто этакое, от чего заледенело бы сердце и не такого пса. Монморанси остановился как вкопанный и посмотрел на Котищу.

Оба молчали. Но было совершенно ясно, что между ними происходит следующий диалог.

Котище.Могу ли я быть чем-нибудь Вам полезен?

Монморанси.Нет, нет, ничем, покорно благодарю!

Котище.Если Вам, тем не менее, что-нибудь необходимо, не стесняйтесь, прошу Вас!

Монморанси (отступая по Хай - стрит) . Ах нет, что Вы, что Вы!.. Вовсе нет… Прошу Вас, не беспокойтесь. Я… Я, кажется, ошибся. Мне показалось, что мы знакомы. Покорно прошу простить, что я потревожил Вас.