Сергей Обручев - По горам и тундрам Чукотки. Экспедиция 1934-1935 гг.

Пока я осматриваю холм, винт саней не перестает вертеться — если остановить мотор, его потом не заведешь без подогрева. Чтобы снова двинуться в путь, надо — сначала прогреть мотор на полных оборотах, и потом начинается самая мучительная часть — раскачивание. При этом надо следить: как только двинутся сани, вскакивать на ходу. В длинной кухлянке, в неуклюжих мехах очень легко поскользнуться; сзади рычит мотор, и, если винт захватит край кухлянки, конец и винту и кухлянке, а может быть, и их владельцу. Поэтому сани в момент старта напоминают повозку с обезьянами, которые поспешно карабкаются вверх по корпусу.

Весь процесс упаковывания головы в шапку, очки, маску, шарф надо закончить до старта: на ходу в открытой машине пронизывающий холодный ветер не позволяет обнажать руки и лицо.

Километрах в 80 от культбазы мы подходим к гряде низких холмов, вытянувшихся вдоль р. Паляваам. Далее мы идем между этой грядой и рекой, которая обозначается полосой черных кустов, тянущихся справа. Еще 30 км — и холмы отходят в сторону.

Я делаю остановку: надо посмотреть осыпи на холмах, закрытие снегом, и подождать большие сани, они что-то отстали.

Но, даже забравшись вверх по склону, я нигде не вижу их. Начинает темнеть, а нам следовало бы пройти сегодня еще 40 км до края гор.

Если с санями что-нибудь случилось, надо прийти к ним на помощь. Приходится послать малые сани назад, а самому остаться у обрыва. Осыпь закрыта снегом, но если полазать по ней, может быть, удастся найти какой-нибудь интересный образец.

Оказав Яцыно последнюю любезность — раскачав сани перед стартом, — я лезу наверх и слежу, как облако снежной пыли вздымается за уходящими санями.

Шум мотора становится глуше и глуше, и наконец я остаюсь один в глубоком снегу на склоне. Следовало бы сказать, как принято в некоторых популярных описаниях полярных стран: «Один в ледяной пустыне, перед лицом грозной природы», но мне сидеть в одиночестве здесь нравится гораздо больше, чем замерзать в аэросанях, внимательно разглядывая сквозь обмерзшие очки, нет ли впереди оврага, в который мы свалимся.

Я долго ползаю по склону. Никаких интересных камней не видно, осыпь состоит из кусков однообразных песчаников. Саней все нет. Небо из серого начинает превращаться в черное, мороз щиплет все больше. Наконец на западе показывается облако, из него выползает, как черная головка чудовищной белой гусеницы, машина. Белая гусеница быстро ползет вперед, изгибаясь вправо и влево, и черная головка ее жужжит все громче и громче.

Я сбегаю с холма к саням: надо постараться сесть на ходу. Пока я карабкаюсь, Яцыно что-то кричит мне. Сквозь шум мотора я с трудом разбираю, что с большими санями авария, надо ехать назад.

Мы делаем обратно десяток километров. На озерке в долине реки стоят большие сани, возле них Денисов и Ковтун, оба утомленные бесплодными попытками.

Мотор «не тянет». Придется его вскрывать. Для длительной остановки мотор выбрал не совсем удобное место: кусты не ближе километра, астропункта здесь определить нельзя, для геолога тоже плохо — нет ни одного утеса ближе нескольких десятков километров. Но если прикинуть, что мы отъехали за несколько часов 70 км от базы, надо считать, что для чукотских способов передвижения мы сделали очень много.

Так возник наш неожиданный лагерь у холмов Нгаунако, где нам предстояло просидеть очень долго. Чтобы обеспечить лагерь наибольшим комфортом, пришлось двоим тотчас отправиться за дровами. У нас при каждых санях была пара лыж, обшитых мехом. Сейчас они послужили санями для дров — люди могут идти пешком, настолько крепок здесь снег.

Пока мы устраиваем лагерь, ставим палатку, печку, в темноте показывается воз дров. В долине реки растут кусты в два-три метра высотой. Для полярного побережья Чукотки это почти дерево — редко где найдешь такую пышную растительность.

Но, когда начинаешь ими топить, тотчас со вздохом вспомнишь сухостойную якутскую лиственницу, которой я топил в палатке печку на Индигирке и Колыме. Кусты все зеленые (сухие под снегом найти очень трудно), и, чтобы они горели хорошо, надо, чтобы один человек сидел у печки и непрерывно подкладывал прутики. Время от времени истопнику приходится брать паяльную лампу и направлять сноп пламени в печку, чтобы разжечь потухающие ветки.

Ревет паяльная лампа, ревет трехголовый примус, на котором варится суп в котле, свисающем на веревке с гребня палатки, и стоит Такой шум, что трудно разговаривать: Но зато в палатке тепло, по крайней мере у печки. Задняя стена и кровля постепенно покрываются льдом и копотью от примусов; палатка после нескольких дней стоянки будет походить на пещеру троглодитов. Температура все же не так высока, и мы снимаем только кухлянки и остаемся в меховых костюмах. А Укукай — тот даже не снимает верхней кухлянки и весь вечер сидит неподвижно у печки.

Укукай для нас — источник непрерывного удивления. Мы первый раз ехали с чукчей и полагали, что он должен чувствовать себя в тундре, как рыба в воде. Но Укукай — береговой чукча: он живет в землянке и когда выезжает в тундру к оленеводам, то останавливается — в ярангах, где все для него делается женщинами. Поэтому в палатке он совершенно беспомощен. Он не принимает участия ни в каких работах: «Укукай, потопи, пожалуйста, печку». — «Я не умею сырые дрова разжигать». — «Укукай, наруби, пожалуйста, дров». — «Не могу, голова болит». И только когда спросишь: «Укукай, ты будешь обедать?», он с готовностью отвечает: «Конечно, буду».

Главная причина его поведения вовсе не неумение, а лень и хитрость и отчасти нежелание уронить свое достоинство: мы предлагаем ему принять участие в работах, которые считаются в чукотском быту женскими и для мужчины унизительными. Но все же действительно он чувствует себя в палатке неуютно, в то время как нам она представляется надежным приютом. Как-то раз мы оставили его одного — и у него погасла печка.

Вечером мы все с удовольствием раздеваемся и залезаем в меховые спальные мешки, а Укукай смотрит на мешок, который ему дали, с сомнением и предпочитает залезть в него одетым. Поэтому к утру он промерзает и встает рано, еще более недовольный, чем накануне. [11] Через два года после нашего отъезда Укукай проявил себя как настоящий преступник и, взяв от чаунских организаций авансы на покупку оленей, скрылся в тундру. Следует отметить, что такой человек, как Укукай, являлся редким исключением среди чукчей.

Просмотр саней на следующий день не принес ничего утешительного — надо снять крышку мотора, а для этого необходим подъемник, которого у нас с собой нет. Придется съездить в Чаунскую культбазу на малых санях. Чтобы не терять времени, сначала отвезут меня и Ковтуна к окраине гор, где можно будет определить астропункт и заняться геологическими исследованиями.