Генри Мортон - По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла

Дождь над Манчестером, приют, замечательная библиотека, хлопкопрядильная фабрика и одно из тех мест, где манчестерцы заключают сделки. Я слушаю стук сабо на утренней улице, поднимаюсь на Пендл-Хилл и мимоходом осматриваю Блэкпул.

В Манчестер я приехал по совершенно уникальной дороге. Во-первых, она выглядела очень древней (не исключено, что прокладывали ее еще древнеримские легионеры), а во-вторых, казалась столь же суровой и неприступной, как и сердце богатого родственника.

Начиналась она за многие мили от Манчестера — у маленького магазинчика, торгующего жареной рыбой на вынос, а затем тянулась, никуда не сворачивая, неизменная в своей кремнистой твердости. Основу ее составляли мелкие дербиширские камни: по форме и цвету они смахивали на окаменелый черный хлеб, а по прочности могли сравниться с гранитом.

Эта темная мощеная лента наводила на меня ужас! Уверен, если б какой-нибудь Дик Уиттингтон надумал отправиться на поиски счастья, то при одном взгляде на эту дорогу он повернул бы обратно. И никто бы его не осудил! Дорога, казалось, говорила: «А что вы хотите? Путь к славе и богатству всегда тернист!» И казалось вполне логичным, что вела она не куда-нибудь, а в Манчестер.

Я прибыл в город на исходе дня. Стоял тот короткий, неуловимый час между сумерками и полным торжеством электрического света, когда улицы Манчестера наполняются странной, необъяснимой голубизной. Надо сказать, что ничего подобного я не видел ни в одном другом городе мира. Манчестерские улицы казались высокими черными берегами, меж которыми текут дымчато-голубые реки — того самого цвета, какого бывает дорогой кольмарский виноград (наше обычное подношение выздоравливающим родственникам в больницу). Я не мог отделаться от впечатления, что — вопреки всем физическим и химическим законам — городской дым сгустился до состояния жидкой субстанции и потек по мостовым.

Меня предупреждали, что в Манчестере всегда идет дождь. Это неправда: к моему приезду дождь как раз прекратился.

По мокрым блестящим мостовым громыхали повозки, груженые тюками белой ткани. Сочетание этих звуков — грохот колес и звонкое цоканье копыт по булыжной мостовой — стало для меня символом Манчестера. Шум этот начинался ранним утром и заканчивался лишь поздно вечером. Порой в него вплетались трамвайные звонки и кваканье автомобильных клаксонов — это по центральным авеню проносились редкие электромобили. Их красно-белые капоты вносили единственный цветовой диссонанс в черно-голубую гамму города.

Только что завершился рабочий день, однако я не заметил на улицах того лихорадочного оживления, которое обычно царит по вечерам в Лондоне. Манчестер возвращался домой со спокойным, неторопливым достоинством. Я тоже отправился на одну из центральных улиц — туда, где в ослепительном сиянии электрических фонарей восседала королева Виктория. Они сидела в явно подавленном настроении (я бы даже сказал: в состоянии глубочайшей депрессии) и с крайним неодобрением наблюдала за тем, что творилось вокруг. Как мне объяснили, это место называлось Пиккадилли.

Мимо ярко освещенных витрин текла нескончаемая толпа горожан, в которой то и дело мелькали желтые шелковые чулки. Я видел одну девушку, у которой на ногах были русские сапоги «казачок», а на голове — ланкаширская шаль.

В Манчестере, как и в любом другом городе, улицы улицам рознь. Одни уже в шесть вечера словно вымирают, а иные до глубокой ночи полны жизни. На мертвых улочках стоит запах лошадей и картона, на живых благоухает «Жокей-клубом». Если первые погружены во тьму, то вторые блистают золотыми витринами закрытых магазинов. Чтобы составить себе портрет Манчестера, вообразите себе наш родной Лондон, в котором Оксфорд-стрит и Стрэнд бодро маршируют в сторону Сити, но внезапно останавливаются где-то в районе Ломбард-стрит и Тауэр-Хилл. В этом отношении Манчестер — загадочный, неуловимый город: приезжие всегда ищут его центр и никогда не находят.

Я дошел до того места, где Оливер Кромвель с непокрытой головой стоит на высоком каменном постаменте. У бывшего лорда-протектора такой вид, будто его только что вышвырнули без шляпы из отеля напротив. По соседству расположена богато декорированная угольно-черная церковь, она смотрится в угольно-черные воды лишенной всяких украшений реки. В своих ночных блужданиях я набрел на огромное здание готической крепости. Уж оно-то выглядело черным, как душа самого дьявола, лишь на самой верхушке башни блестел лунный диск часов. Я бросил взгляд на противоположную сторону улицы и остолбенел от удивления. Оказывается, у Мемориала принца Альберта есть младший брат — почти столь же невероятный, как и он сам. Учитывая манчестерский климат, здешнего Альберта можно считать счастливчиком: статуя стоит под крышей, которая обеспечивает ей надежное укрытие от вездесущего дождя.

Есть в Манчестере место, где царит культ устриц, потрошков и пива. Я бы окрестил его улицей Обжор, но местные жители называют Маркет-сквер. Полагаю, это последний сохранившийся кусочек старинного Манчестера. Только что вы шли по вполне современной улице и вдруг окунулись в атмосферу средневекового базарного городка. Здания с их выступающими верхними этажами словно бы склоняются друг к другу, намереваясь о чем-то посекретничать. Одно такое деревянно-кирпичное здание несло на себе вывеску «Трактир».

В этом районе что ни дом, так храм еды и напитков. В узких переулках ярко сияют освещенные окна баров. Я решил заглянуть в одно из таких заведений. В маленьком прокуренном зале теснился народ, со всех сторон доносились обрывки веселых разговоров. По всему было видно, что посетители расположились на весь вечер. Молодой человек худосочной наружности колотил по клавишам пианино, рядом надрывался исполнитель, который вел неравный бой с застольной беседой. Оказывается, он «ранним утром проходил мимо чьего-то окошка». Далее певец сообщал нам, что высоко в небе заливался жаворонок, рядом никого не было, а он «все шел мимо»… Внезапно из угла донесся громкий взрыв смеха.

— Эй, вы, потише там! — крикнул парень в белом фартуке, обращаясь к веселой компании. — Ничего ведь не слышно!

Шум немного стих, и певец продолжил свое выступление.

По окончании песни он растворился в табачном дыму. На смену ему вышла высокая белокурая женщина со стаканом стаута в руках. В баре царила самая непринужденная обстановка — этакое ланкаширское кабаре.

Снова начался дождь. Он шел с неослабевающей силой, и мне открылся смысл сверхпрочного дорожного покрытия, которое используется в Манчестере. Если бы здешние улицы мостили обычным камнем или деревянными блоками, то уже через неделю дождей по Динсгейт плавали бы гондолы, а по Пиккадилли можно было бы пробираться только на плоскодонных яликах. Дело в том, что манчестерские камни работают как фильтр: вода беспрепятственно проникает сквозь них и уходит в землю.