Тур Хейердал - Экспедиция “Тигрис”

— Все наверх!

Сколько раз тревожные, отчаянные возгласы тонули в рокоте прибоя или в реве яростного океана, вознамерившегося поглотить крохотное суденышко, борющееся с внезапным штормом...

— Все наверх!

Я проснулся и понял, что призыв обращен ко мне. Ко мне и к моим товарищам, которые спали рядом со мной в тесной бамбуковой рубке. Грохот наполнял ночную тьму. Вот она, явь. Меня подбрасывало так сильно, что во сне мне чудилось, будто я еду в машине с квадратными колесами. На самом деле я судорожно цеплялся за бамбуковую стойку, прижимаясь к необычному ложу, и лицо мое орошали струйки воды.

Аварийное положение! Надо выходить.

— Выходи! — крикнул я, отбрасывая пятками спальный мешок. Кто-то с фонариком в руках уже карабкался по моим ногам к узкому выходу.

Одеваться некогда. Обвязался страховочным концом — и пошел. Сейчас каждый человек нужен. Это не дурной сон, а суровая явь. Среди ночи нас неожиданно настиг шторм. Ветер и качка не давали выпрямиться в рост. Дождь и соленые брызги хлестали кожу. Мы передвигались вслепую от штага к штагу, цеплялись за бамбуковую стенку, нащупывая фонариками парус и снасти, на которые легла непосильная нагрузка.

— Всем привязаться! — скомандовал я.

Буйная волна подбросила наше суденышко, и оно подпрыгнуло, будто антилопа. Стихии разбушевались. Жутко было слушать, как ревут волны и жалобно скрипит дерево. Ветер свистел в снастях и в щелях бамбуковой рубки. Керосиновые фонари потухли, и лишь один болтался на кончике мачты обезумевшим светлячком, бессильный хоть сколько-нибудь осветить палубу.

— Пусть Норман зарифит парус!

Это Юрий, держа рулевое весло, кричит взобравшемуся на рубку Карло. Команды, вопросы, сердитые возгласы на многих языках пропадали в гуле и рокоте, не доходя до ушей того, кому предназначались. Вот откуда-то донесся тревожный голос нашего штурмана Нормана. Впрочем, мы все и без слов понимали, что снасти под угрозой.

Мачта — вот наша ахиллесова пята. Парус, хоть бы и лопнул, можно починить. А двуногая мачта опирается на деревянные колодки, которые закреплены найтовами за камышовые связки. Стоит порваться веревкам или камышу, и все наши снасти вместе с парусом и мачтой унесет ветром.

Мы дружно повисли на вантах и штагах, чтобы прижать оба шпора к колодкам и спустить обезумевший грот. Внезапно над головой у нас словно прозвучал выстрел, затем жуткий треск. Судно накренилось, наклонились снасти, за которые мы держались, и я поспешил включить свой фонарик, пытаясь рассмотреть, что произошло там наверху.

Толстая стеньга разлетелась в щепки. Основной обломок болтался перед гротом, грозя распороть остроконечным изломом парус, который бился и метался на ветру, будто воздушный змей, заставляя судно все сильнее крениться на правый борт. Стремительная волна поймала угол паруса и отказывалась его выпустить. Все свободные члены команды объединили свои усилия, чтобы вырвать парусину из хватки океана. Мы приготовились к самому худшему. Обычное судно в таком положении должно было либо вот-вот опрокинуться, либо дать течь.

Но наше судно не было обычным в глазах современного мореплавателя. На таких судах некогда ходили древние шумеры. Нынешние ученые пришли к выводу, что эта конструкция годилась только для рек.

Пользуясь тем, что океан не отпускает наш грот, волна за волной с ревом обрушивались на неуправляемую ладью. Да, тут всякое может произойти, но в любом случае мы получим ответ на один из вопросов, во имя которых затеян эксперимент: каковы мореходные качества такого судна доевропейского типа? Мы для того и вышли в море, чтобы учиться, на собственной шкуре познать, какие лишения, радости и практические проблемы подстерегали шумеров. Вспомнился сухой и теплый клочок суши среди прочно вросших в землю финиковых пальм в Садах Эдема. Стал бы я выходить в плавание, если бы знал наперед, что нас ожидает? Думаю, да, стал бы. Думаю, все мы отдавали себе отчет в том, что, выходя в море на совершенно незнакомом судне, чьи качества неизвестны, надо быть готовыми к трудностям, и к лишениям.

В третий раз вышел я в океан на камышовом судне, но впервые плавание было задумано не как пассивный дрейф по воле стихий. На этот раз мы не могли рассчитывать на то, что некий морской конвейер автоматически доставит нас к месту назначения. Тем не менее опыт плаваний на папирусной ладье египетского типа был для нас большим подспорьем. Судя по всему, древнейшие конструкции шумеров и египтян восходили к общим образцам. Недаром ученые заметили, что старейшая идеограмма для понятия «корабль» в Шумере совпадает со знаком египетских иероглифов, обозначающим понятие «морской» [1] Amlet P. La Glyptique Mesopotamienne Archaique. Paris, 1961. . Она изображает серповидное камышовое судно с поперечными найтовами, причем камыш топорщится пучками на носу и на корме. Может быть, первые писцы в обеих странах восприняли элементы некогда общей письменности? Или — еще проще — оба народа унаследовали один тип судна?

Художники эпохи фараонов изобразили папирусные ладьи Древнего Египта настолько подробно, что я смог полностью воспроизвести всю конструкцию, включая такелаж и рулевое устройство, когда строил «Ра I» и «Ра II» для испытания в открытом океане. На месопотамских изображениях таких деталей нет, хотя на хранящейся в Британском музее каменной стеле из царского дворца в Ниневии показана рельефом реалистическая картина боя между ассирийцами и вавилонянами на камышовых судах. И суда были достаточно большие: двойные ряды ассирийских воинов, ворвавшись на палубу, расправляются с противником, выбрасывая мужчин и женщин за борт к рыбам и крабам. Ниневийские рельефы убедительно свидетельствуют о том, что камышовые суда Двуречья строились так же, как папирусные на Ниле.

Преобладающий мотив миниатюрных изображений на цилиндрических печатях Месопотамии — камышовые суда, на которых плавали легендарные герои, освоители новых земель. Эти суда во всем основном тождественны тем, что изображены более подробно в искусстве Ниневии и Египта.

Правда, есть одно существенное отличие. Египетские строители пользовались папирусом. В прошлом папирус рос в изобилии на берегах Нила от истоков до самой дельты. У шумеров не было папируса. Вместо этого болота Месопотамии поставляли им стебли высокого пресноводного камыша [2] По срезу стебля, доставленного в нашу страну со строительства «Тигриса», специалисты определили это растение как рогоз узколистный (Typha angustifolia), который в обиходе принято называть «камышом». Это обиходное название и употребляется в переводе, как более удобное для словообразования (камышовый, например), чем рогоз. — Прим. ред. , который здесь называют берди.