Евгений Кравченко - С Антарктидой — только на Вы

А ведь, что такое письмо из Антарктиды? Монолог, который произносится днем и ночью и ложится строчками на бумагу. Нельзя же назвать диалогом переписку, когда отправляешь письмо раз в год и с той же регулярностью получаешь ответ. Из прошлого пишешь в будущее, а тебе из будущего пишут о прошлом.

Время шло, и постепенно я начал не то что привыкать к полетам на «Восток», а просто они все больше и больше приучали ценить порядок и время. Выбравшись из домика, зажмурился от блеска снега и льда, глубины бездонного неба, хотя «по Москве» было уже двадцать минут первого ночи. Стоковый ветер — охлажденный в глубине Антарктиды воздух, стекающий с купола к океану, «работал» исправно, и это было нам на руку. ВПП в «Мирном» коротковата и лишь при вот таком набегающем встречном потоке воздуха легче можно поднять тяжело груженый Ил-14 до зоны трещин. Механики закончили «гонять» двигатели, и в это время подъехал Миньков.

— Артель, — Борис Алексеевич не отличался говорливостью, — Сенько просит вас по пути на «Восток» посмотреть, как идет санно-гусеничный поезд. Они где-то на сотом километре и должны бы уже возвращаться.

— Посмотрим, — сказал Костырев.

Взлетели, легли на курс. Поезд мы увидели в том районе, где он и должен быть. Вначале обнаружили «пирамиду» небольшой буровой, а рядом с ней, в мутной пелене взбитого стоком снега, как сквозь молоко, разведенное водой, проглядывали контуры трактора, балка и саней с оборудованием.

— Петр Васильевич, отбей в «Мирный» сообщение, что поезд видим, он стоит, метет снег и видимость у них внизу плохая, — попросил Костырев Бойко.

На «Востоке» разгрузились и сразу же — назад. Прошли «Комсомольскую». И тут вдруг бортрадист окликает командира:

— Михаил Васильевич, Сенько просит еще раз посмотреть, где поезд. Они передали, что возвращаются, и замолчали. Связи с ними нет вот уже несколько часов...

— Посмотрим.

Идем на большой высоте. Полдень. Ясно. Тихо. Стоковый ветер угомонился и поезд мы можем увидеть за сто — сто пятьдесят километров. Но на горизонте его нигде нет.

— Снижаемся. Поищем след, — сказал Костырев.

— Может, где-нибудь в распадке стоят? — верить в плохое не хочется, и я выдвигаю эту гипотезу.

— Здесь им негде спрятаться, — Межевых лучше всех нас знает эти места.

Выходим на след. С высоты пятьдесят метров его отчетливо видно, он свежий, ребята шли здесь уже после метели. Шли не новички — они отзимовали в «Мирном», отработали летний сезон.

— Петр Васильевич, — окликает бортрадиста Костырев. — Передай в «Мирный», что след нашли, пройдемся по нему.

Антарктида празднично сияет, нежно-голубое небо манит своей красотой и покоем. В любом другом полете я бы просто замирал от восхищения теми картинами, что разворачиваются перед нами, но сейчас мы похожи на охотника, идущего по следу, не отрывая от него взгляда. А он скатывается к морю, но не там, где должен был бы пройти по распадку и выскочить на хорошо всем нам знакомую дорогу в «Мирный» — он почему-то сворачивает западнее, на ледниковый взгорок. Поворот... И здесь мы видим то, что бьет по сердцу тяжелой волной, — след обрывается и под нами проскакивает черная дыра. Верить в то, что мы увидели, разум отказывается, но реальность не оставляет воображению никаких вариантов — поезд рухнул в трещину. Становимся в вираж. Черный глаз глядит на нас со слепяще-белого лика Антарктиды, и мне на миг кажется, что в этом взгляде — весь ужас, все равнодушие потустороннего мира. Три человека утонули в черноте, над которой мы кружим, но Антарктида даже не заметила их исчезновения, похоже, она засияла еще праздничней и ярче.

— Петр Васильевич, доложи в «Мирный»... След оборвался, в снегу провал — видимо, угодили в трещину.

Костырев выводит Ил-14 на курс. В кабине висит тяжелая тишина. Ее нарушает Бойко:

— Командир, в «Мирном» готовят к полету Ли-2.

— Пусть готовят.

Приземляемся, заруливаем на стоянку. Еще в воздухе мы заметили тягач начальника «Мирного», идущий к аэродрому. Подъезжают Миньков и Сенько. Костырев коротко доложил о том, что мы увидели, наши выводы.

— Артель, — видно, что Минькову не хочется посылать нас в полет, — Ли-2 к вылету готов. Пустые бочки загружены. Надо обозначить дорогу к трещине, куда они рухнули, для прохода аварийно-спасательного отряда.

Взлетаем. Проходим над «Дорогой жизни» — узким перешейком между трещинами, по которому проложен выход на купол. Теперь надо в лабиринте открытых, занесенных снегом, спрятанных под снежными мостами пропастей, найти безопасный проход к месту катастрофы. По прямой от него к дороге в «Мирный» — всего с десяток километров, но нам пришлось искать путь для отряда более двух часов. Он получился очень длинным. С малой высоты сбрасываем пустые бочки, которые станут вехами для отряда. Последняя бочка неожиданно застревает в дверях, проходит несколько лишних секунд борьбы с ней, она летит вниз. На повторном заходе видим, что она встала «на попа» в нескольких сантиметрах от чернеющей пустоты. А если бы она свалилась вниз? Мы же не знаем, что с ребятами, которые исчезли в черной дыре...

Возвращаемся домой, проходим над двумя тягачами с санями аварийно-спасательного отряда, которые медленно ползут к выходу на купол. К ночи отряд вынужден остановиться — сумерки, видимость ухудшилась, а утром «заработал» стоковый ветер, погнал снег...

Снова идем на «Восток» на Ил-14. Повторяется вчерашняя ситуация, только теперь под нами спасатели.

— Пройдем над дорогой, — решает Костырев, — посмотрим, что там. Места знакомые, идем напрямик. Чувствую, как нарастает напряжение в кабине. Вот и ледовый взгорок, за ним...

— Командир, кажется, впереди дымок, — зрение у Серегина очень острое, но увидеть то, чего не может быть?! Или он принял завихрение над дырой, которое в обиходе мы называем «снег крутится», за дым?

— Снижаемся.

Дважды проходим над дырой. Да, что-то есть, но дым ли это или завихрения снега, понять невозможно.

— Пройдем еще ниже, — решает Костырев.

Проходим. Точно — внизу кто-то что-то жжет. Запах дыма, проникшего в кабину, возвращает угасшую надежду. Бойко сообщает о

том, что мы видим, в «Мирный», просит поторопиться ребят из отряда. Как жаль, что мы не можем здесь совершить посадку — вокруг хаос. Лед, стекающий с купола, наползает на прибрежные горные хребты, трескается, образуя разломы глубиной в сотни метров и шириной в хороший проспект.

Ложимся курсом на «Восток», топлива и так в обрез.

... Я сижу в медпункте. Стерильная белизна, холодный блеск хирургических инструментов вокруг. Андрей Фроликов, врач экспедиции, хирург, как говорится, милостью божьей, весельчак, закончивший к тому же консерваторию, сегодня хмур и молчалив. Он только что вернулся из похода к провалившемуся в трещину поезду. Из его рассказа складывается простая и ужасная картина.