Евгений Кравченко - С Антарктидой — только на Вы

На «Восток» тащить Сухондяевского нет смысла, на станции он не выживет. Да и не довезут его — врач, который идет с поездом, настаивает на немедленной эвакуации больного. С каждым часом ему становится все хуже.

В общем, так, — Бурдецкий вернулся за стол. — Мы тут все варианты перебрали и сошлись на одном — без авиации не обойтись.

— Легко сказать... — такого крутого поворота событий я не ожидал.

— Тебе решать, ты здесь самый главный авиационный начальник.

— Надо подумать, — сказал я.

— Только думай побыстрее, ребята ждут помощи...

Я вернулся к себе. Экипажи, вымотанные рейсом на «Восток», спали. Достал карту, развернул и тут же отодвинул в сторону — этот маршрут я знал, как собственную ладонь, и мысленно мог «пролететь» по нему с точностью до метра, ведь я слетал туда уже больше двухсот раз.

Оставалось определить: с кем лететь?

В этой экспедиции я был заместителем командира летного отряда и, согласно своим обязанностям, регулярно летал с обоими экипажами Ил-14, которые базировались в «Мирном». Работы было много, поэтому я «налетывал» предельно допустимую саннорму, что заодно позволило мне хорошо изучить профессиональные и физические возможности каждого, с кем летал. Как показала жизнь, все они могли выполнить любую задачу в сложных погодных условиях, но..... Во-первых, сезонные работы подходили к концу и у людей накопилась физическая и моральная усталость. Во-вторых, полет, в который я собрался, судя по всему, должен был стать одним из самых сложных, которые до этого выполнялись в Антарктиде нашей авиацией. А в-третьих, сам для себя я мог принять любое решение, но приказать лететь со мной не имел ни служебного, ни морального права. Поэтому я попросил командиров собрать свои экипажи в кают-компании, где и обрисовал им ситуацию, которая сложилась с санно-гусеничным поездом и Сухондяевским.

Повисло тяжелое молчание. Потом я услышал чье-то:

— Черт подери, этого сейчас нам только и не хватало.

И вдруг все заговорили разом, перебивая друг друга, словно пытаясь объяснить кому-то, что лететь невозможно, что Ил-14 не выдержит такого издевательства, которое его ждет на ледовой целине, при морозе в полсотни градусов..... Но тут кто-то тихо сказал:

— Мужики, там же Сухондяевский гибнет. Тихо, но все почему-то услышали.

Я поднялся со своего места:

— Приказать лететь ни вам, ни мне никто не может. Даже министр гражданской авиации. Дело добровольное. Я полечу. Кто еще со мной?

Первым поднялся экипаж Виктора Пашкова: командир, второй пилот Анатолий Волков, штурман Виктор Семенов, бортмеханик Степан Кобзарь, бортрадист Анатолий Киреев.

Я взглянул на Пашкова:

— Виктор, ты останешься в «Мирном». За меня...

— Но как же?!

— Рисковать всем нет смысла, — прервал я его. — А с твоими ребятами мы хорошо слетались. Ты остаешься — это приказ.

Пока мы вели разговоры, авиатехники молча стали по одному уходить и одеваться.

— Вы куда? — удивился я.

— Машину готовить...

Район, в котором находился поезд, считался одним из самых тяжелых и для вездеходчиков, и для нас, летчиков. Ледник там поднимался до 3600 метров, выше, чем на «Востоке», хотя тот и лежал на куполе южнее, в семистах с лишним километрах. Он продувался всеми ветрами, им было где разгуляться. Ни один самолет никогда в этом районе не садился — ледовая целина, сплошь покрытая высокими, застывшими, словно лезвия ножей, застругами и вечно дымящиеся снегом передувы грозили обломать шасси любой машине, экипаж которой рискнет пойти на посадку.

Я позвонил на метеостанцию:

— Какая погода сейчас у вездеходчиков?

— Мороз — минус пятьдесят два — пятьдесят три градуса. Сильный ветер, низкая облачность, пурга.

И вдруг:

— Пойдешь, Жан?

— Не знаю. Держите меня в курсе дела с погодой. Я вернулся к Будрецкому:

— Они смогут сбить там чем-нибудь заструги?

— Пытаются, — он чуть заметно пожал плечами. — Перевернули сани, поставили их поперек, погрузили на них цистерну топлива в пять кубометров, зацепили с двух концов тягачами и таскают. Работа — не позавидуешь.

— Кто вместо Сухондяевского остается начальником поезда? Я хотел бы с ним поговорить...

— Сухондяевского сменит Харламов.

— Василий Евтихиевич? — я удивленно поднял брови. — Он же только что с «Востока» со своим поездом из похода вернулся. Вымотался до предела, я видел.

— Он сам так решил. Того начальника заберешь, этого — оставишь.

— Ага. Только пассажиров мне и не хватало.

— Других кандидатур не нашлось, — развел руками Арнольд Богданович.

— Ладно, Харламов так Харламов. Вы к радистам пойдете?

— Да. Сеанс связи через двенадцать минут.

Однако ничего утешительного он нам не принес. У Сухондяевского «отнялась» вся правая половина тела, он потерял речь, все чаще впадает в забытье. Дает себя знать кислородное голодание, он задыхается. Сильный срывной ветер, пурга, видимость — пять — восемь метров. Тягачи работают, чтобы подготовить посадочную площадку, но в снежной мути невозможно выдержать направление, да и заструги словно из бетона.

Я помолчал. Они не просили помощи, не торопили меня с вылетом. В такие походы подбираются профессионалы высшего класса, умеющие смотреть опасности «в глаза». Они понимали, что лететь нельзя — погода не позволяет, а подвергать риску жизнь шести человек в самолете, без особых надежд спасти одного, — это было бы, по меньшей мере, неразумно.

— Ну, что? — Будрецкий тронул меня за плечо.

— Помогите подготовить аэродром. Взлетим... — я посмотрел на часы, — взлетим через два часа, в пять по Москве. Мы должны прийти к ним в светлое время. А я пока часика полтора посплю.

— Хорошо.

Но уснуть я не смог. Шансов на то, что Сухондяевского удастся вывезти, было не так уж много, но я чувствовал себя в хорошей летной форме и в успехе этого санрейса почти не сомневался. Мучило другое. Если мы полетим и, не дай Бог, подломаем машину и пострадает экипаж, меня ждут крупные неприятности. Во-первых, припишут целый «букет» нарушений документов, регламентирующих летную работу: наставлений по производству полетов, по метееобеспечению и других. Во-вторых, может не выдержать Ил-14. Когда открывали «Комсомольскую», «Восток-1», «Пионерскую», туда садились Ли-2. Но у них посадочная скорость поменьше, чем у Ил-14, шасси рассчитаны на десятикратную перегрузку, тогда как наша машина может выдержать лишь пятикратную. Ли-2 имеет хвостовую, а не переднюю опору, что облегчает работу экипажа в условиях, в которых нам предстояло работать. У него нет слабой «передней» ноги, а у нас есть.

Машины с поршневыми двигателями в Союзе запрещено эксплуатировать при температуре минус 55 градусов. Но это на уровне моря. Мы же пойдем на высоту 3600 метров, и мороз там почти предельный. Тронешь перкаль — может «посыпаться». Не ясно, как поведут себя масло, горючее... Металл на таком холоде тоже не выдерживает, становится хрупким.