Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

– Крестили вы здесь несколько тысяч и этим хвастае­тесь, – опять заговорил Резанов. – А не видите, что идо­лопоклонник как был, так им и остался: в одном углу у него Спаситель на кресте, в другом – идол. На обоих крестится, обоих тухлой китовиной кормит и обоих бьет, ежели не по­трафили. Думаете, кивнул-мигнул – и православный христианин готов?

Монахи потупились и исподлобья многозначительно уста­вились на Гедеона, который действительно просто сгонял крестящихся американцев в море и там крестил их тол­пами.

– Про Ювеналия слышали?.. Только завели хороший торг на Аляске, обещавший большие прибытки, тотчас по­скакал непрошеный туда, да и давай работать: насильно крестил и венчал на родных сестрах, девок отнимал у одних и отдавал другим. Пускал в ход и кулаки. Долго терпели, а стало невтерпеж – убили. Дальше – хуже, заодно и всю русскую артель перебили: ни одного живым не выпустили... Как вы думаете, сколько времени носа туда нельзя показать? Сочтите, сколько убытку произошло от одного сего неистового безумца. Почему не посоветовался с главным правителем? Ведь он хозяин, он отвечает за все. Вольничанья, повторяю, не потерплю!..

Монахи смиренно молчали.

Жутью повеяло на Баранова ледяное «благодарю вас», небрежно брошенное Резановым, когда Баранов ввел его в отведенное на высокой горе помещение.

Баранову очень не понравился этот вылощенный петер­буржец, высокий и худой, с холеными, бледными и набух­шими в суставах подагрическими пальцами. Привычка Ре­занова картавить, медленно, как-то по-особенному процежи­вать слова сквозь зубы и затем старательно нанизывать их; его снисходительный взгляд сверху вниз на малень­кого Баранова, его короткое «подумаю» или расслабленный и брезгливый взмах костлявой руки, обозначающий не то «отстаньте», не то «не говорите вздора», действо­вали угнетающе. В разговоре с ним Баранов терялся и умолкал.

Его ближайший помощник и заместитель Кусков недо­умевал, куда вдруг делась кипучая энергия, непреклонность, звучавшая во всех распоряжениях этого волевого, решитель­ного человека. Баранов как бы застыл, потерял веру в себя. Он сбился с тона и на распоряжения Резанова безразлично отвечал: «Делайте, как знаете, пусть будет по-вашему».

Казалось, что эти люди, выходцы из двух разных ми­ров – камергер, выдающийся прожектер высоких канцеля­рий и купец, прошедший суровую школу жизни, привыкший полагаться только на самого себя, – не могли понять друг друга.

Резанов творил планы для выполнения их другими. Ба­ранов неутомимо действовал сам, легко применяясь ко вся­кому положению и находя наилучшее практическое разре­шение всех трудностей, встречающихся на его пути. Эту энергию Баранова не могла сломить самая суровая действи­тельность, но она замерзала от холодного дыхания таин­ственного, туманного Петербурга в лице приехавшей «осо­бы». Баранов упрямо стал твердить одно и то же: «Освобо­дите, я ухожу». За ним то же самое повторял Кусков.

Это не на шутку встревожило Резанова. Мысленно перебирая всех знакомых ему людей, он не находил ни од­ного мало-мальски пригодного для работы в тяжелых и своеобразных условиях Америки. Впрочем, самого Баранова он понял и оценил довольно быстро, но не сразу сумел при­мениться к нему.

«Баранов есть весьма оригинальное и притом счастливое произведение природы, – писал он в свое правление, – имя его громко по всему западному берегу, до самой Калифор­нии. Бостонцы почитают его и уважают, а американские народы из самых дальних мест предлагают ему свою друж­бу. Признаюсь вам, что с особливым вниманием штудирую я сего человека. Важные от приобретений его последствия скоро дадут ему и в России лучшую цену...»

Особенно подкупило Резанова и настроило в пользу Ба­ранова полнейшее отсутствие забот о самом себе.

«Неприятно, однако ж, будет услышать вам, – писал он дальше, – что в теперешнем положении компании сей не только для нее, но и для пользы государственной нужный человек решился оставить край. Назначенный им в преем­ники г. Кусков – человек весьма достойный и доброй нрав­ственности. Я отличил его золотой медалью, которую он принял со слезами благодарности, но также решительно ото­звался, что оставаться не намерен. Между тем, узнав и вникнув в здешние обстоятельства, скажу вам, милостивые государи мои, откровенно, что по нынешнему устройству края новый человек не скоро найдется здесь и, пока будет ознакамливаться, компания уже почувствует великие и невозвратимые потери, да легко и всех областей лишиться может. Таково-то безобразное устроение торгового нашего дела».

Широкие по размаху планы Резанова, включавшие даже возможность продвижения на хлебный юг, с течением вре­мени перестали пугать Баранова. Беседы стали чаще, продолжительнее и постепенно превратились в дружеские.

– Мне хотелось знать, в чем вы здесь больше всего нуждаетесь, – спрашивал Резанов.

– Да прежде всего хотелось бы побольше флота, – го­ворил Баранов. – А то отрезаны мы и от Охотска и остров от острова, да и по-настоящему защищаться не можем. Ино­странные компании хорошо знают эту нашу слабость. Мы сердимся, а как прогнать их? Чем?..

– Кстати, – заметил Резанов, – у вас тут бостонец Вульф затесался и что-то подозрительно долго сидит.

– Дай бог, чтобы все бостонцы были на него похожи. Вульф человек неплохой. Спросите у ваших офицеров, они с ним познакомились.

– Завтра же расспрошу. А как ладите тут с морскими офицерами?

– И не говорите, Николай Петрович! Флот – он вот как нужен, – провел Баранов ребром ладони по горлу, – а как подумаю об офицерах, мороз по коже подирает...

Слова Баранова заставили Резанова вспомнить недисци­плинированность лейтенанта Машина на «Марии». Он уже знал, как трудно было правителю островов справиться с офицерами, находившимися с разрешения правительства на вре­менной службе компании по специальным личным до­говорам.

Испытать на себе, что такое офицерская вольница, Ре­занову пришлось уже на следующий день по прибытии в Ново-Архангельск. Рано утром он увидел из окна входя­щее и гавань судно.

– Это наша «Елисавета», – сказали ему. – Команди­ром на ней лейтенант Сукин. Мы думали, он давно погиб, с прошлого года сюда идет. Не быть добру... Он себя тут покажет... И где же это он пропадал?

«А и в самом деле, где же он шатался?» – подумал Ре­занов, припомнив, что Сукин вышел в море из Охотска раньше «Марии» с предписанием держать путь прямо на Кадьяк и что, как рассказывали на Уналашке, он там и зи­мовал, занимаясь кутежами и разными бесчинствами.

На посланное Барановым Сукину на всякий случай, кро­ме Кадьяка, еще и на Уналашку предложение спешить пря­мо в Ситху он не обращал ни малейшего внимания до тех пор, пока не возмутились его собственные подчиненные, мичман Карпинский и корабельный мастер. Однако, сняв­шись с якоря только в июне, он все же пошел не на Сигху, а в Кадьяк, простоял там несколько недель и исчез и толь­ко теперь пожаловал в Ново-Архангельск.