Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

Радостно было смотреть на развевающиеся русские флаги!

– Господин капитан, – тихонько доложил стоявшему в стороне Невельскому поручик Попов. – Продовольствие сильно подмочено.

– А мы будем есть мокрым и соленым, – бесшабаш­ным тоном ответил Невельской и махнул рукой.

– Его хватит еще только на пять дней.

– А мы слопаем в один! Ну вас к черту! Съедим, и все тут.

Он присел на край вытащенной на берег шлюпки и до­стал из бокового кармана затрепанную записную книжку.

– Ребята! – обратился Невельской к матросам. – Все ли вы хорошо видите пролив? Можно донести об этом в Пе­тербург?

– Видим все, ваше высокоблагородие, – заговорили матросы. – Доноси!

– Ну вот, а что, если там дальше окажется перемычка и пролив тут же оканчивается?

– Не может быть, – возражали матросы.

– А вот и нет, может оказаться. Чтобы знать наверня­ка, надо пройти вперед еще миль десять, до того места, до которого с юга доходил по воде английский капитан Бротон. Вот когда дойдем до этого места, тогда можно и до­носить.

– Дойдем, приказывай вперед! – кричали матросы.

– Вы слышали, что продовольствия у нас на пять дней, а для того, чтобы дойти туда и вернуться на транспорт, нужно не менее семи?

– Поголодаем два дня, и все! Идем! – дружно решили матросы.

И они пошли и убедились.

Последние четыре дня обратного пути пришлось голо­дать: селения не попадались, да и не до них было – шли быстро, но промеров не бросали. Промышляли по берегам в кустарниках зайцев и ловили рыбу.

Подошли к транспорту 1 августа вечером. Орать начали по крайней мере за две мили, требуя салюта. И дождались: на «Байкале» замигали огни, забегали люди, и при вступле­нии капитана на трап одиннадцать пушечных выстрелов огласили пустынным берегам весть о счастливом событии, о начале на этих берегах новой жизни.

Упорные юго-восточные ветры с океана гнали над Аянским заливом нескончаемые караваны туч. Подстегиваемые ветром, косые дожди нещадно хлестали кланявшуюся в беспомощном трепете чуть не до земли робкую, покорную березу, и озорно свистела ветру вслед, чуть качаясь острыми копьями вершин, привычная к сумасшедшим шквалам ко­лючая черная ель.

За непроницаемой завесой дождя совсем скрылась кро­хотная аянская фактория Российско-Американской компа­нии, еще не возведенная в высокий ранг морского порта.

На этот раз, накануне сентября 1849 года, фактория мог­ла, однако, гордиться своим значением: в бухте на якорях стояли целых два корабля: транспорт «Иртыш», над которым громко шлепал набухший водой генерал-губернатор­ский флаг, и морской бот «Кадьяк».

Генерал-губернатор Муравьев уже трижды побывал на складах компании, дважды успел пересмотреть приготовлен­ный для обмена с гиляками нехитрый товар, приказал разо­стлать перед собой пахнувшие старой псиной еще не за­тюкованные гиляцкие меха, с гримасой отвращения поню­хал охотскую лежалую муку и заплесневевшие сухари, дважды ходил с капитаном Завойко, чиновником Струве и штабс-капитаном Корсаковым в лес, интересовался коли­чеством и качеством приготовленных для строительства бре­вен и дров. С каждым часом он становился все угрюмее и придирчивее: делать было решительно нечего, а ждать да­лее, по-видимому, безнадежно: транспорт «Байкал» с Не­вельским, повидаться с которым так не терпелось начальни­ку края, бесследно исчез.

Молодая жена начальника края и ее приятельница, виртуоз-виолончелистка Христиани, роптали. Они только что совершили тяжелое путешествие из Иркутска через Якутск в Охотск, а затем морем в Петропавловск и сюда. Их уже не веселили прогулки в заросшие колючим кустарником мокрые леса в обществе все тех же Миши Корсакова и чи­новника для поручений Струве, надоели и задушевные и грустные песни неразлучной певучей виолончели Христи­ани. Не в духе был и постоянно жизнерадостный и неуны­вающий Корсаков: он только несколько месяцев назад при­ехал из Петербурга, покинув веселый гвардейский полк, и с тех пор вел непрерывно образ жизни неугомонного кочев­ника. Он жаждал одного – отдыха, а отдых не давался. Корсаков невольно вспоминал, как окоченевший от быстрой езды без остановки в течение почти целого месяца, падая от усталости, но радостный, он ввалился в генерал-губернаторский дом, мечтая отоспаться и не желая даже думать о службе. Не успел он, однако, как следует обогреться, умыться и поесть, как к нему, торжественно размахивая листом бумаги, победно оживленный, пожаловал сам ге­нерал:

– Да знаешь ли ты, Миша, что ты мне привез? – спро­сил он. – Это долгожданная инструкция Невельскому на обследование устья Амура!

– Знаю, дядя, а он сам-то где?

– Он, я думаю, приближается к Петропавловску, из которого уже должен выйти в начале мая... М-м-м... – генерал замялся. – Вот что, Мишенька, придется тебе понатужиться и денька через два марш-марш вперед, на Камчатку, в Петропавловск.

И, видя, что Корсаков помрачнел, уже строго добавил:

– Иначе нельзя, голубчик, сам рассчитай. Надо до­браться, не теряя времени, до Охотска и выйти в море с пер­вым днем навигации. Имей в виду, что она в Петропавлов­ске начинается раньше, чем в Охотске, и можно Невельско­го упустить. Нечего и говорить, насколько важно для него получить высочайше утвержденную инструкцию – это при­даст ему крылья.

Муравьев приостановился и после минутки раздумья добавил:

– Уверен, что этот одержимый ждать не станет и все равно улетит к своему Амуру без инструкции.

Через два дня, не отдохнувши, Миша, напутствуемый пожеланиями, вкусной снедью и горячими поцелуями кра­сивой молодой тетки француженки, а заодно и мадемуазель Элиз, то скользил в легких нартах по снежным равнинам, то трясся в седле по горным и лесным тропам к Охотску.

В тот год навигация у Охотска началась только в ию­не – смысла ловить Невельского в Петропавловске не бы­ло, и Корсаков, превратившись из пехотинца в моряка, тот­час же из Охотска отважно пустился в море на борту «Кадьяка».

Покрейсировав у северной оконечности Сахалина, он дважды заходил в Константиновскую бухту, снова крейсиро­вал и, наконец, отчаявшись встретиться с Невельским, уг­рюмый и злой, забился в Аян.

Прибытие туда же Муравьева, тоже после безуспешного крейсирования у северного берега Сахалина, привело обоих в уныние.

– Я надумал еще одну попытку, – вдруг заявил на тре­тий день ожидания Муравьев.

– Какую? – уныло спросил Корсаков. – Наверное, по­гибли. Сами посудите, какая стояла погода. Штормы. «Кадьяк» едва спасся. Выбросило на берег, и утонули, вот и все... Я думаю, все же погода немного поправится. Тогда надо пройтись по берегам, – сделал предложение Корсаков.