Эмилий Миндлин - «Красин» во льдах

Девять человек поселились в маленькой брезентовой палатке, рассчитанной на двоих. Похоронив Помеллу, они сидели, тесно прижавшись друг к другу, вокруг жестяного бака, в котором Мальмгрен варил консервы. Это был их первый обед на льдине. Они ели из общей миски, без ложек, поочередно поднося миску ко рту.

Бьяджи бился над установкой радиоаппаратуры. Через несколько часов он послал в эфир первый призыв «SOS». Из эфира не отвечали. Бьяджи тщетно звал радиостанцию «Читта ди Милано». Никто не отзывался. Мариано успел с помощью хронометров и секстана определить местонахождение: 81°14′ северной широты и 25°5′ восточной долготы от Гринвича.

Через три дня Мальмгрен отвел своего друга Бегоунека в сторону и изложил свой взгляд на положение группы. Оно было, по его убеждению, безнадежно.

Радиостанция Вьяджи не имела связи с миром. Нет никакой надежды, что призывы «SOS» будут когда-нибудь услышаны. Припасов хватит максимум на два месяца при очень голодном пайке. Кто знает, сколько времени продержится лед под ногами. Надо идти к земле! Нобиле и Чечиони не в состоянии двигаться. Мальмгрен предлагал: два-три человека должны попытаться дойти до Норд-Остланда. Может быть, они встретят там «Читта ди Милано». Должен же этот корабль отправиться на розыски! Это поможет спасти остальных. С раненым решили остаться инженер Трояни, Вильери и Бегоунек, вес которого в сто восемь килограммов не позволит ему передвигаться пешком по льдам.

Бьяджи колебался. Ему хотелось идти к земле. Он верил в нее. Но, кроме него и Мальмгрена, никто из членов экспедиции не умел обращаться с радиоаппаратурой.

— Но как же радио? — спрашивал Бегоунек. — Если уйдут Бьяджи и Мальмгрен, как сможем мы подавать о себе вести? Быть может, нас в конце концов кто-нибудь и услышит!

— Если уйдет Бьяджи, то останусь я, — сказал Финн Мальмгрен.

Тогда Бьяджи решил остаться. Лагерь Нобиле не может обойтись без радиста.

Прощаясь с Бегоунеком, Мальмгрен шепнул:

— Весьма возможно, что вас спасут, а мы погибнем.

Контузия, которая сначала причиняла ему мучительнейшие боли, уже перестала напоминать о себе. Но левая рука не работала. Ключица была сломана при падении на лед. Он перевязал руку найденным на льду полотенцем и ходил, как горбатый — с искривленным плечом. Дзаппи, обладавший кое-какими познаниями в медицине, осмотрел Мальмгрена и уверил, что переломов нет ни в руке, ни в ноге. Это ободрило Мальмгрена.

— Мы дойдем до земли — я, Дзаппи и Мариано — и поможем спасти всех вас!

Доктор Бегоунек никогда не забудет своего друга, каким он уходил в мутном свете белой полярной ночи 30 мая, искалеченный, нагруженный вещевым мешком и поддерживаемый великой волей…

… Трояни положил руку на плечо предавшегося воспоминаниям Бегоунека. Они продолжали стоять у ледяной могилы Помеллы.

— Меня беспокоит судьба Мальмгрена, — сказал чех. — Вы знаете, Трояни, однажды Мальмгрен признался мне, что в Арктике существует неписаный закон: слабые не должны мешать сильным. Если ты чувствуешь, что твоя слабость стала помехой для сильных, и уже не можешь преодолеть свою слабость, то сумей перестать быть помехой для сильных. В этом и заключается сила ослабевшего в Арктике человека… Но…

— Что — но?

— Мальмгрен добавил, что есть и другой закон, по которому сильный не оставляет слабого. Он вспомнил знаменитого Роберта Скотта и его спутника Эванса. Когда Скотт, обессиленный, возвращался с Южного полюса, Эванс стал отставать, падал, еле передвигал ногами. И Скотт задерживал свое возвращение, чтобы ухаживать за больным товарищем. А ведь Скотт сам уже изнемог. Кончилось тем, что Эванс умер… А за ним и Скотт. Мальмгрен, рассказывая эту историю, заметил, что он на месте Эванса отказался бы быть помехой для Скотта. Он считал, что физическая слабость не должна быть причиной слабости человеческого духа. Я верю в силу духа Мальмгрена. Но я очень тревожусь о его физическом состоянии. И к тому же этот мешок на плечах…

— Не так уж много. Всего по восемнадцати килограммов провизии на каждого человека. Консервы и шоколад — вот то, что мы дали им с собой.

— Да, единственный револьвер остался у нас. Но они взяли с собой топорик, два охотничьих ножа, еще бинокль и секстан. Мариано, помнится, захватил с собой компас и запасное полярное платье. Они порядком нагружены. Для больного Мальмгрена это чересчур тяжело, особенно в дороге по льдам.

— Во всяком случае, Мальмгрен — человек в самом высоком смысле этого слова. Дорогой Бегоунек, вы представляете себе человечество, состоящее сплошь из людей, подобных Мальмгрену?

— Вы поэт, Трояни. Поэт, несмотря на профессию инженера. Но вы правы — Мальмгрен подлинный человек. Он победит свою физическую слабость и дойдет до земли. Если настанет день, когда мы с ним снова пожмем друг другу руки, то это будет один из самых красивых дней на земле.

Им вновь пришлось ползти по краю полыньи. Трояни схватил за руку Бегоунека:

— Слушайте!

Бегоунек ничего не слышал.

Трояни настаивал:

— Мотор в воздухе. К нам летят!

Когда они вернулись к палатке, Бьяджи встретил их восторженным сообщением: он слышал шум мотора… где-то за облаками!

— Мне тоже так показалось, — подтвердил Вильери. — Но я ничего не вижу.

Взволнованные, они всматривались в невысокое небо. Похожие на тяжелые льдины, медленно плыли облака. Ледяная пустыня повторялась в небе, как в зеркале.

— Опять! — прошептал Бьяджи. — Это самолеты!

— Сейчас же перестаньте! — крикнул Нобиле из палатки. — Вы все просто галлюцинируете! Больше выдержки.

Бьяджи опустился на снег.

— Эта ледяная пустыня сведет нас с ума! Мы уже слышим то, чего нет.

— Я ничего не слышал, — виновато произнес Трояни. — Простите меня, я ошибся.

Нет, он не ошибся. Ни он, ни Бьяджи.

В половине восьмого вечера 22 июня два шведских самолета показались над льдиной. Описав несколько кругов, они сбросили группе Нобиле кое-какие припасы. В одном из пакетов оказался лист желтой бумаги. На нем было написано:

«От шведской экспедиции. Если можете найти место для спуска аэропланов, снабженных лыжами (минимум 250 метров), разложите красные парашюты с подветренной стороны».

А менее чем через сутки самолет шведского летчика Лундборга опустился на льдину. Нобиле был единственным, кого Лундборг поднял на своем самолете и перенес на Шпицберген.

Слишком много правды и неправды писалось о том, почему Нобиле, командир экспедиции, спасся первым. Нет страны, где бы не считалось законом, что командир корабля при всех обстоятельствах должен либо спастись последним, либо погибнуть вместе со своим кораблем. Людям, читающим эту книгу более чем через тридцать лет после описанных в ней событий, даже не удастся представить себе, как велико было негодование буквально во всех странах мира необъяснимым тогда поступком Умберто Нобиле.