Неизвестен Автор - Фрески Ферапонтова монастыря

Ферапонтовские росписи по сравнению с рублевскими поражают своей многолюдностью. Главные герои редко являются у него в одиночестве, в большинстве случаев они окружены целой свитой молящихся, поклоняющихся, прославляющих, слушающих или просто свидетелей. По сути дела, Дионисий изображает не единую всепоглощающую идею бога, явившего себя миру, но самый этот "мир внешний" в его многочастности и раздельности. И хотя сам Дионисий был человеком ортодоксально верующим, искусство его выражает не столько религиозное мироощущение, сколько торжественный религиозный обряд. У Рублева архитектурно-живописный ансамбль насыщен интенсивной эмоциональностью, напряженной духовной созерцательностью. Попадая под своды владимирского Успенского собора, зритель всем своим существом чувствует эту особую атмосферу, эти взгляды изображенных художником персонажей, пронизывающие пространство интерьера, ощущает их вокруг себя. Атмосфера повышенной духовности сообщается присутствующим, держит их в состоянии эмоционального напряжения. При всей гармоничности искусства Рублева оно обладало огромной внутренней экспрессией и требовало от смотрящего ответной реакции, активного сопереживания.

Роспись Ферапонтовского собора решена совсем по-иному. Это прежде всего необычайное по своей красоте зрелище, праздничное, ослепляющее. Взлетающие вверх дуги арок, украшенные двойными гирляндами разноцветных медальонов, радуга цветов - вот первое зрительное впечатление от росписи Дионисия. Есть в ней что-то общее с теми небесными "знамениями", описаниями которых изобилуют летописи тех лет: "Бысть знамение, в солнци: явился кругъ на небеси, единемъ краемъ посреди неба, а другий опустился къ западу; та же половина круга того, иже къ западу, изнутри черлено, а около зелено, до половины круга того вверхъ по краемъ, якоже бываетъ дуга на небеси, темъ цветомъ; а другаа половина, иже вверхъ, та бела; а подъ кругомъ темъ две дуги темъ же образомъ; извнутри зелено, а внутри черлено; а до самого запада конци дугъ техъ; на середке солнце сущее уже близъ к западу идяше; а межъ дугъ подъ самымъ кругомъ яко два рога, одинъ концемъ на югъ, а другой на северъ; а межи ихъ яко солнце сияше светло, а стояше надъ сущимъ солнцем прямо"*. Люди Древней Руси, как и все средневековое человечество, с повышенным интересом смотрели на небо. Все, что происходило в нем, приковывало их внимание, будило их воображение. В летописях описания небесного "пейзажа" встречаются гораздо чаще, нежели описания пейзажа земного. И хотя небо во все времена оставалось неизменным, видели его в разные периоды исторической жизни по-разному, потому что смотрели на него в каждую эпоху с иным вопросом и соответственно всякий раз получали иной ответ. В конце XIV и в начале XV столетия, в беспокойное, напряженное, полное драматических событий время, которое в искусстве принято называть временем Рублева, "знамений" замечали не меньше, чем во второй половине столетия, но они были иными - по цвету, и по очертаниям, и по самому образному смыслу своему. Смотрели на небо в ту пору с тревогой - и ответ получали тревожный: "възшедшу солнцу, и прииде тучя с западной страны къ востоку скоро вельми, аки тма, помрачи светъ дневный до третияго часа; и толь бысть темно, яко въ осеннюю темную нощь, и не довеляху людие, что сие есть, и бысть скорбь и туга велия въ людяхъ; тоже помале облаки те видяхуся наджелть суще, таже и багряновидны и тонковидны; ... инде же огненыа облацы хожаху, и искры падаху на землю и зажигаху; и толь страшно и грозно бысть, яко второе Христово пришествие мнети всемь"*. Автор летописи комментирует небесные знамения с той же эмоциональной взволнованностью, с какой комментирует он все исторические события своего времени, поступки людей, их отношения друг к другу. Летопись, эта официальная историческая хроника, поражает своим напряженным лиризмом, в ней чувствуется особая, внутренне наэлектризованная атмосфера, близкая "микроклимату" рублевских росписей во Владимире. Причем автор летописи выступает не столько как сторонний наблюдатель, сколько как один из лирических героев, он внутренне включен в события, живет в той же атмосфере, что и герои повествования, и в той же атмосфере оказывается и читатель.

Во второй половине XV века тон летописного изложения заметно меняется. Летописец воздерживается от комментариев, он не сопереживает - он смотрит на происходящее со стороны, словно с некоторого расстояния. И от этого горизонт его шире, больше людей, событий, даже земель попадает в его поле зрения.

Но при этом он не вглядывается в отдельные лица, не стремится проникнуть в причины и психологические мотивы тех или иных поступков, не останавливается на характеристике отдельных персонажей. Да и события, привлекающие его внимание, - это в первую очередь массовые сцены, зрелища, празднества. Небесные знамения служат теперь не столько таинственным и тревожным предвестием беды, сколько великолепным аккомпанементом этих торжеств: коронаций, царских и митрополичьих выходов, церемоний освящения храмов и переноса мощей святителей, пышных пиров на великокняжьем дворе, бракосочетаний членов царской семьи, встреч иностранных послов, празднеств по случаю одержанных побед. Все эти празднества заранее продумывались и организовывались во всех деталях. Это были великолепные действа, в которых традиционные формы церковного обряда сочетались с новым для русского двора чисто светским церемониалом, частично вывезенным из Византии Софьей Палеолог, частично сочинявшимся царем и митрополитом. Превосходно срежиссированный ансамбль, куда входили слово, музыка, свет, костюмы и убранство архитектуры, театрализованные представления и организованные шествия народа. Мы не знаем, принимали ли участие в организации этих празднеств древнерусские художники. Но роспись Ферапонтовской церкви производит впечатление такого многочастного и многоголосого ансамбля, поражающего слаженностью своего звучания. Дионисий выступает здесь как великолепный постановщик, сумевший подчинить единому образному впечатлению все многообразные элементы художественной выразительности - сюжетный состав росписей, их колорит, архитектурное решение интерьера, освещение. Все слилось в зрительное впечатление необычайной интенсивности.

Историческая судьба Рублева и Дионисия различна так же, как различна их роль в истории русского искусства. Идеей, одушевляющей современников Рублева, была мысль о единстве народа, однако единства этого фактически еще не существовало, скорее это было нечто искомое, идеал, обладавший чертами политической утопии. Как обычно в средние века, он воплощался прежде всего в религиозной форме. Не случайно Рублев и все его творчество были связаны с религиозно-просветительной деятельностью Сергия Радонежского и основанной им Троицкой лаврой.