Сейс Нотебоом - Красный дождь

Одни отправляются в путь в поисках друзей, другие — ради свежих впечатлений, покупки картин либо в поисках изумительных видов, которыми положено восторгаться; а кто-то совершает паломничество, чтобы написать стихи. Карт, на которых помечены места, описанные в стихах известных поэтов, не существует, хотя их и стоило бы издать. В одних стихах описаны определенные места, о других мы знаем только, где конкретно они были написаны; истинные любители приходят на Мон-Ванту побеседовать с Петраркой, прогуливаются по Неаполю под руку с Шелли, подставляют плечо Гомеру, приезжая на Итаку, а на берегах Тахо вспоминают Слауерхоффа.

Одинокий путешественник в слишком легком для ледяного январского дня плаще вошел в холл одного из немногих отелей мира, обязанных своим названием стихотворению [117] Стихотворение Леопарди La Ginestra («Источник», 1836 год). — мрачнейшего из отелей Ре каната, La Ginestra , — в надежде именно на такое приключение. Девушка за стойкой записала его имя — Михель Крюгер [118] Поэт и прозаик, переводчик Леопарди, сотрудник немецкого издательства «Ханзер»; Нотебоом перевел его стихи и опубликовал в Голландии. — в подтверждение того, что детективного развития сюжета не ожидается, сообщаю: речь пойдет о реальном человеке и это его настоящее имя. На вопрос о профессии гость ответил не сразу, помялся, словно пересиливая себя, и в конце концов произнес довольно громко: poeta . Необычное слово раскатилось по пустому холлу, и девушке, регулярно смотревшей документальные фильмы о занесенных в Красную книгу животных, вдруг показалось, что дружелюбный господин принадлежит к какому-то вымирающему виду; это тронуло ее едва ли не до слез, но она была застенчива и постаралась сохранить профессионально равнодушный вид. До сих пор ей встречался лишь один поэт, но тот стоял посреди площади против ратуши на вычурном постаменте, был молод, и голову его украшала шикарная шевелюра; пожилой, лысеющий господин Крюгер слишком сильно от него отличался.

Она проводила гостя до номера. Багаж: сумка с одеждой и книги в пластиковом пакете, которые он тут же выложил на маленький столик. Она попыталась объяснить, как включается телевизор, но его это не заинтересовало. Выходя из номера, она взглянула на стопку книг, лежавших на столе: на обложке верхней стояло имя поэта с площади. И, помешкав в дверях, предупредила, что кухня ресторана вот-вот закроется.

Когда он спустился, другие постояльцы отеля, коммивояжеры, уже сидели за столом. Он заказал графин вина, которое подали довольно быстро, и спросил, чем это так вкусно пахнет? Оказалось, что местной колбасой, которую разрезают вдоль и обжаривают на открытом огне. Отказавшись от закуски, он попросил подать arabiata [119] Блюдо из макарон с острым томатным соусом ( ит .). и колбасы, название которой тут же записал в маленькую книжечку. После еды он заказал граппу и чашечку эспрессо и, уже у стойки портье, спросил, в котором часу запирают дверь и не найдется ли в отеле карты Реканати. Пока девушка искала карту, он выбирал открытки с видами: памятник, дворец, где поэт жил и где — девушка сказала об этом гостю — до сих пор живут потомки его родных. За последние двести лет здесь мало что изменилось, хотела она сказать, но он добавил к уже купленным открытки с копиями рукописей поэта — стихов, которые ее заставили выучить наизусть в школе. Сама не зная почему, она начала читать их. Гость рассмеялся, запрокинув голову, потом внимательно поглядел на нее и стал еще больше похож на беззащитного и доброго представителя вымирающего вида.

— Прочти-ка еще раз, — попросил он и, когда она, вспыхнув, опустила голову, повторил свою просьбу.

— Я их забыла, — сказала она.

— Не может быть, — возразил он, — ты не могла забыть стихи, не бойся, тут никого нет. — И она повторила их, на этот раз очень тихо, словно ей казалось, что их снимают скрытой камерой для телешоу. Не замечая ее смущения, он слушал задумчиво, чуть кивая головой, и она поняла, что гость, хоть и немец, тоже знает эти стихи наизусть.

На улице ветер едва не сбил Крюгера с ног. Толкнул, как человек, подумал он, но было слишком холодно, чтобы записать фразу. Он пошел по виа Калкани. Дойдете до церкви Августинцев, объяснила девушка, повернете на виа Рома, а там до Casa Leopardi [120] Дом Леопарди ( ит .). рукой подать.

Некоторым поэтам, подумал он, повезло с именами: еще ни слова не написал, а знаковое имя уже есть. Всякому нравится, когда поблизости от его стихов прогуливается леопард, зверь дикий и опасный, и в любой миг может просунуть свою свирепую башку сквозь самое горькое и меланхолическое стихотворение. Он подумал о девушке, как она читала:

Откуда берется волшебство, наполняющее некоторые строки? Почему одни слова, сложившиеся в рифмованную строку, остаются с тобою на всю жизнь, а другие — нет? Михель Крюгер был не только поэтом, но и издателем, и вдобавок редактором журнала, где стихи публиковались в изобилии, но даже ежедневное соприкосновение с поэзией не помогало разрешить эту головоломку. Можно было расставлять оценки: красиво, или — ново, или — загадочно, или — еще одно свойство — незабываемо. Благодаря этому, по крайней мере, знаешь, у каких строк есть надежда уцелеть, не протухнуть, сделаться бессмертными, — до тех пор, пока существует язык и жив хотя бы один читатель, способный произнести вслух слова, написанные Сапфо, или Данте, или Бодлером, или — Леопарди.

Он миновал церковь Святого Витта; высокие витые столбы, поддерживающие портик, которые упоминались в одном из стихотворений, трудно было разглядеть во тьме.

Тишина. Ни людей, ни света в окнах. Интересно, каково тут было во времена Леопарди? В этот глухой ночной час тишина должна была казаться зловещей. Перед поездкой он перечитал биографию, написанную Айрис Ориго, рассказ о печальной, одинокой жизни поэта, запертого в провинции, в фамильном гнезде, которое он ненавидел, мечтавшего увидеть мир; как он учился и писал, затворившись в библиотеке, среди тысяч книг, собранных его суровым, всегда одетым в черное отцом — графом Моналдо Леопарди; библиотека существует до сих пор, завтра Крюгер сможет осмотреть ее. Все здесь так или иначе было связано с Леопарди; теперь он шел мимо дворца, принадлежавшего семье его глубоко религиозной матери, Аделаиды Антики, которая после смерти поэта так никогда и не решилась зайти в его комнату. Антики считали себя знатнее, чем род Леопарди, с детьми Аделаида обращалась едва ли не строже, чем ее муж, и ни в грош не ставила обедневшего графа, тратившего все деньги на книги.