Георгий Ушаков - Остров метелей

При родах женщину обычно заставляют сидеть и дают ей в руки концы ремня, прикрепленного к потолку полога.

Натягивая ремень, роженица напрягает мышцы и тем ускоряет роды.

Появившийся младенец попадает в руки бабки-повитухи, и она перевязывает ему пупок женским волосом. Про делав эту операцию, она мажет его своей слюной. Убедившись таким способом в том, что младенец действительно родился, и в том, что это именно мальчик, бабка подносит его по очереди к каждому из четырех столбиков, поддерживающих углы полога, и два раза касается их ножками новорожденного, а помощница бабки ударяет по столбикам камнем. Затем, обмыв младенца водой, бабка опрокидывает «к'аютак'» (деревянное блюдо) на дно его кладет плоский камень и, разведя на камне небольшой костер из мха, окуривает ребенка. Я не мог добиться от эскимосов, зачем они, окуривают ребенка и зачем касаются его ножками столбиков полога. «Не знаем! Ся! Так старики делали, а зачем — и они наверное, не знали!» — отвечали они. Очевидно, это какой-то древний обычай, смысл которого затерялся в веках. После окуривания роды считаются оконченными, в заключение следует обязательное чаепитие.

Мужчины при родах не присутствуют. Женщины и дети остаются в пологе, но должны высунуть наружу головы, смотреть на роженицу нельзя. В случае затяжных родов приглашается шаман. Но и он сидит в отдаленном углу полога и не смотрит на свою пациентку. Заклинания он шепчет собственной жене и ей же плюет в рот, а она подходит к роженице, повторяет слова мужа и передает плевок таким же способом; Этим сложным путем заклинание и доходит до роженицы.

На Следующее утро соседи идут с поздравлениями. Я интересовался тем, кого же поздравляют — отца или мать, но вразумительного ответа так и не получил. Одни отвечали мне, что поздравляют отца, так как он хозяин, но большинство склонялось к тому, что поздравления относятся к младенцу. О матери не вспомнил никто. Отец новорожденного угощает всех приходящих чаем. Если родился мальчик, он одаривает мужчин патронами, а женщин— табаком, при рождении девочки обычно ограничиваются чаем.

У эскимосов еще сохранился страшный обычай добровольной смерти стариков. Тяжелая обязанность — умертвить отца, достигшего преклонного возраста, возлагается на сыновей. Позор сыну, который откажется исполнить волю отца, когда жизнь становится старику в тягость. Он должен помочь отцу просунуть голову в петлю и затянуть ремень. При отсутствии сыновей старик обращается с такой просьбой к брату или племяннику.

В сказках и преданиях эскимосов постоянно встречаются описания подобного проявления сыновней привязанности.

Этот обычай, вероятно, был вызван когда-то чисто экономическими причинами: Суровая обстановка, скупая природа, несовершенные орудия и частые голодовки заставляли дорожить каждым куском мяса, добываемого ценой тяжелого труда. Старик, уже не способный добывать пищу, становился лишним ртом. Возможно, старики не всегда принимали смерть добровольно и отцеубийство было не столько проявлением сыновнего долга, сколько актом насилия, предопределенного нелегкими условиями жизни.

Общество же, как всегда и всюду, нашло отцеубийству оправдание, суля награду убитому в загробном мире и превращая акт насилия в акт высшего проявления гуманности. Ведь эскимосы верят, что к богу попадают только ушедшие из этой жизни «через острый конец и ремень», то есть через копье и петлю. Только теперь копье заменил винчестер.

Мне были известны случаи отцеубийства. Об одном таком случае рассказал мне Кмо, а о другом — Анъялык.

У Кмо был дядя — бездетный брат его отца. Пришло время, он состарился и стал болеть. Тогда он сказал брату:

— Я не могу больше жить, у меня все болит, вам я в тягость. Мне нужно умереть. Прошу тебя, помоги мне!

Но отцу Кмо стало жаль брата, и он стал его отговаривать. Старик стоял на своем.

— У меня нет сына, — говорил он, — и я прошу тебя, моего брата, помочь мне умереть. Так делали наши отцы. Стыдно будет тебе, если мне поможет чужой. У тебя есть три сына, ты сделаешь это вместе с ними!

Другие старики, слышавшие их разговор, вмешались:

— Когда старший брат просит младшего помочь ему умереть, то нужно это сделать, — сказали они.

Отец Кмо согласился. Приготовил петлю, помог брату надеть ее. Второй конец ремня протащил наружу, через отверстие в потолке яранги, и вместе с сыновьями держал его, пока старший брат не умер.

Анъялык убил своего отца два года тому назад. С тех пор он часто задумывался, чувствовалось, что он угнетен. Я ни о чем его не расспрашивал, ждал, пока он заговорит сам. И этот момент наступил.

Мы возвращались из тундры и вышли к месту, где оставили нашу кожаную байдару. Она оказалась в полной сохранности. Медведи сюда не заходили, а больше тронуть ее было некому. Отсюда до колонии морем километров 60. Давно пора бы спустить байдару на воду и взяться за весла, а мы все сидим на берегу и смотрим на море, на солнце, на льды…

Тепло. Я снял меховую куртку и остался в одной шерстяной рубашке. Рядом со мной, опершись плечом на посеревший от времени ствол принесенного сюда когда-то морем дерева, лежал Анъялык. Руку по привычке он держал на винчестере.

— Умилык! — сказал он тихо.

Я обернулся. По глазам Анъялыка почувствовал, что он хочет говорить о чем-то большом, сокровенном.

— Умилык, — повторил он, — ты знаешь, что я убил своего отца?

— Да, Анъялык, — ответил я.

— Ты — начальник. Почему же не спрашиваешь, как это было?

— Да, я начальник, Анъялык. Но, кроме этого, я твой друг и друг всех эскимосов. Разве вы не зовете меня «умилык» и разве это не означает, что вы считаете меня своим, старшим в роде, другом?

— Да, это так, умилык. Ты и начальник и друг. Ты большевик, как и те, кого мы не знали раньше и о ком ты нам рассказываешь.

— Тогда скажи мне, счел бы ты меня товарищем и другом, если бы я сказал тебе: «Анъялык, вынь свое сердце и дай мне. Я хочу его посмотреть! Мне все равно, будет ли ему больно!»

— Ты хорошо Сказал, умилык! — ответил Анъялык. — Ты хорошо видишь. Теперь я знаю, почему ты не спрашиваешь меня. Слушай. Я сам буду говорить. Будет говорить мое сердце, которое ты жалеешь, как свое.

Задумчиво глядя в спокойное море, Анъялык начал рассказ.

— Умилык! Посмотри в море. Оно спокойное. Оно доброе. Таким был мой отец, когда он мне, мальчику, гладил голову.

Море — отец эскимосов. Оно кормит их. Дает им зверя для пищи, шкуры для жилья, лодок и обуви, жир для отопления. Дает, как хороший отец своим детям.

Но есть на земле ветер. Дух его не любит людей. Он всегда хочет сделать им зло. И летом и зимой. У него большое злое сердце и маленькая глупая голова. Эскимос никогда не знает, вернется ли он с моря или нет. И зимой, когда море покрыто льдом, и летом, когда много воды, мы в море столько же смотрим на небо, откуда приходит ветер, сколько на море, где живет зверь.