Антон Кротов - От -50° до +50° (Афганистан: триста лет спустя, Путешествие к центру России, Третья Африканская)

К сожалению, изготовление такой правдивой карты в двумерном плоском пространстве бумаги весьма затруднено. Придётся объяснять лишь словесно, что асфальт сокращает дороги, приближает расстояния и исторические эпохи. Двадцатый век, и вслед за ним двадцать первый, бегут вдогонку друг за другом по асфальтовым дорогам, оттесняя на забытые пыльные грунтовки век девятнадцатый и восемнадцатый, и оставляя минувшие тысячелетия прятаться в тупичках конских и пешеходных тропинок — а те испуганно прижимаются к стеночке, когда мимо по параллельному асфальту проносятся светящиеся фуры, гружённые современностью.

Город Чарикар. «Бородатые» ЗИЛы — с бородой из цепей и бубенчиков, по пакистанскому образцу. Газированная вода в бутылках охлаждается в арыке. Водитель и новые афганцы после пыльной дороги занялись самоочисткой: шофёр помыл машину, пассажиры постирали платки и носки и повесили их сушиться на крышу и на «дворники» такси.

Ближе к вечеру перевалили Саланг — быстро и легко. По сравнению с поездкой три года назад — всюду новый асфальт, обломки танков и БТРов убрали, почти всё разминировали, появились новые харчевни и магазины, скоростные автобусы с кондиционером, и уже трудно узнать — я всё вглядывался, но не мог узнать — те горные сёла, мимо которых проходил три года — три тысячелетия назад. В тоннеле появилось освещение, дорожная разметка и кнопки с надписью «SOS». Дорожные знаки! Километровые столбики!

Осталось-таки пара минных полей, но там уже — красивые щиты и знаки, «Осторожно — мины!» А может быть, их оставили нарочно — как напоминание о минувшей войне? Или, наоборот, на случай очередной войны, чтобы потом не утруждаться и не минировать заново?

Я не узнал ни одного места, хотя тогда думал, что запомнил их навсегда.

Нельзя в одну и ту же реку войти дважды, и нельзя один и тот же Саланг проехать дважды. Дети, которые бегали за мной три года назад, уже выросли, смотрят телевизор и продают газировку в придорожных харчевнях проезжающим грузовикам.

Асфальтовые дороги — враги настоящих путешествий, несмотря на то, что многие думают обратное.

…А в заполненных до предела расписных пакистанских грузовиках проезжают мимо мухаджиры из города Пешавара — бывшие беженцы, возвращаются домой, — и везут в кузовах сундуки, велосипеды, ящики, табуретки, дрова (вдруг на новом месте не будет дров?), детей, старух. Даже вентилятор ехал на вершине одного кузова — и он крутился, действительно крутился, приводясь в движение встречным ветром!

Расстались мы в городке Хинджан. Таксист и его крутые пассажиры (звали их Мохаммед Айдар и Мохаммед Хасан) отправились к себе в Мазари-Шариф, а я решил изучить городок Хинджан, переночевать там, а также съездить (или сходить) в афганскую глубинку — в города Бану и Нахрен.

Хинджан. Состоит из множества (много сотен) глиняных кубиков-домиков, окружённых двориками с глиняными стенками, и нескольких сотен полей, ступенчато спускающихся к реке. Между полями прорыты узкие поливные каналы, с помощью системы заслонок (из камня или дёрна) вода попеременно подаётся то на одно, то на другое поле, и полностью его заливает. Через мокрые поля ведут хитрые, почти невидимые насыпи-тропинки, имеются пересекающие каналы мостики из одной-двух палок, истёртых добела тысячью прохожих. Через речку имеется длинный шаткий мост, по которому, однако, переходят не только пешеходы, но и граждане с ослами, гружёными поклажей.

Я решил заночевать научным способом. Понятно всем, что этот шаткий мостик — самое средоточие поселковой жизни, где вечером проходят все жители, возвращающиеся с полей, пастбищ и проч. Я перешёл речку и обосновался на берегу, начал мыться и стираться. Афганцы, как я и предполагал, ещё с моста видели меня и не шли дальше в свои дома, а собирались на берегу вокруг моего рюкзака, обсуждая моё появление.

Когда я постирался, достал хлеб, набрал воду из реки и принялся ужинать, число зрителей уже превысило тридцать человек. Солнце между тем опускалось. Прервав поедание хлеба, я демонстративно пересчитал всех зрителей и объяснил им:

— Сегодня, спать, твой дом, можно. Завтра, дорога.

Моё изречение вызвало гул обсуждений и толкований. Я продолжил есть хлеб, гул всё нарастал. Наконец один из толпы, самый смелый дядька, понял моё предложение, поманил меня рукой: пошли! Переночуешь, иншалла, а завтра в путь.

Я собрал хлеб и постиранные вещи и отправился за мужиком по лабиринту тропинок в полях. Зрители следовали за нами змейкой. Пришли сначала во двор, к большому дереву. Там потусовались с полчаса — наверное, спешно предупреждённые жёны торопливо готовили в это время угощение. Наконец, пошли в дом этого мужика (зрители отстали и разбрелись по домам, ибо уже резко темнело), где в специальной гостевой комнате мужское население дома выслушало мой рассказ о путешествии на кривом языке. А также угостили меня пловом. Когда же настал час сна, оказалось, что спать мне в этой комнате не следует — то ли жарко там ночью и душно, то ли просто здесь это было не в обычае. Поэтому хозяин отправил меня спать на крышу. Куда я, изрядно запылившись, затащил-таки свою пенку, спальник и рюкзак.

Ах! На крыше оказалось дерьмо! Но нет, чего бояться: это же сушёные кизяки, топливо, местный энергоноситель. По азиатским стандартам в кизяках нет ничего грязного или противного, напротив, это ценные «дрова», а в Индии даже и лекарство. Так пришлось мне спать рядом со складом энергоносителей, ну а хозяин со своими многими домочадцами всё-таки остался внутри дома.

Высоко над головой висели многочисленные звёзды. Хорошо всё.

Я проснулся от утреннего холода на крыше дома в Хинджане, собрался, слез, попрощался с хозяевами и ушёл поскорее, желая не пропустить первые утренние машины на Бану. Вернуться на дорогу оказалось непросто — всюду лабиринты ступенчатых полей, по каналам с журчанием стремится вода, оступишься — и в грязи по колено. Наконец спустился до реки, перешёл мост, у которого я вчера искал научный ночлег, и вернулся на дорогу.

По ней, пыля, двигались сотни овец, голов пятьсот или более того, огромное стадо, занимающее всю ширину дороги и метров на сорок длиной. Пришлось переждать, пока это облако пыли не скроется. А вскоре меня подобрал грузовичок.

За рулём сидел седобородый человек лет пятидесяти, а в кузове — четверо молодых людей, его дети, и поедали они дыни и арбузы прямо на ходу. Меня тоже стали угощать: им-то дыни уже надоели, а тут я. Пока ехали до Бану, пока обгоняли это бесконечное стадо, с бибиканием продираясь сквозь овечью толпу, прошло часа два. Вся дорога шла вдоль речки, той самой, которая протекала и в Хинджане; мелкие посёлочки чередовались с полями; по пыльной дороге шли разные граждане — дети в школу, старики на поле, мужики по своим делам, и водитель всех аккуратно и бесплатно подвозил. Попутный автостоп — дело привычное в афганской провинции. Я часто видел, как местные мужики, идущие по пыльным дорогам, стопили грузовики и проезжали пять-десять километров в кузове, денег за это никто не просит. А вот дальних автостопщиков, хотя бы на сотню километров, я не видел ни разу: на большие расстояния здесь ездят редко и только на общественном платном транспорте.