Робин Дэвидсон - Путешествия никогда не кончаются

День становился все жарче, сумки и мешки едва держались на спине у Дуки, волей-неволей мне пришлось остановиться и наново укрепить весь груз. У меня разболелась шея, потому что я без конца оглядывалась на идущих позади верблюдов. Ликование больше не приподнимало меня над землей, теперь я могла рассчитывать только на свои физические силы. Вознесет или сокрушит — пан или пропал. Я была так невежественна. Какая нелепость вообразить, что я пройду две тысячи миль до океана и останусь жива и здорова. Благоприятное время года или неблагоприятное, пустыня- не место для дилетантов. Я гнала эти мысли, я говорила себе, что огромное пространство, лежавшее передо мной, делится на шаги и дни: первый шаг, второй, один день, другой, и если сначала не случилось ничего страшного, почему что-то ужасное должно случиться потом? Дурочка.

Я договорилась с Дженни, Толи и несколькими друзьями из города, что они нагонят меня в ущелье Редбенк. Мы хотели устроить прощальную встречу, так как дальше мне предстояло пройти в одиночестве семьдесят миль до поселения аборигенов в Арейонге.

К тому времени, когда я добралась до условленного места, меня шатало от усталости. Одно дело беззаботно пройти семнадцать миль, другое — отшагать те же семнадцать миль в таком напряжении, что тело наливается свинцом.

Вечер и весь следующий день я провела в поразительно красивом месте. Мы разбили лагерь на серебристом песке у входа в ущелье, от края до края заполненного водой. Рик погрузил на надувной плот — вот когда он пригодился! — все свое фотоснаряжение и поплыл по ущелью длиной в милю, остальные поплыли за ним в черной прозрачной ледяной воде. Местами ущелье сужалось до двух-трех футов, то тут, то там красные и черные скалы поднимались прямо из воды больше чем на сто футов в высоту. Иногда ущелье расширялось, и вода плескалась в сумрачной пещере или в глубокой расселине, а солнце метало пики желтых лучей в зеленую прозрачную глубину. Только Рику удалось проплыть милю и добраться до залитых солнцем скал на другом конце ущелья. Мы сдались на полпути, набрали плавника и на одном из пляжиков, прилепившихся к залитой водой пещере, развели костер, чтобы Рик мог погреться на обратном пути. В тот же вечер он уехал назад, в Алис: ему нужно было успеть на самолет, чтобы попасть к месту своего очередного назначения где-то на просторах нашего необъятного мира. Мы условились встретиться через три недели в Эерс-Роке, так как «Джиогрэфик» хотел иметь как можно больше фотографий этого достопримечательного района Австралии [20] В пределах Северной территории между Эерс-Роком и горой Олга расположен один из национальных парков Австралии . Я заранее огорчалась, что мне придется так скоро встретиться с Риком.

На следующее утро я два с половиной часа с мучительным трудом навьючивала верблюдов. Я понимала, что у меня слишком много груза, но тогда мне еще казалось, что уменьшить его невозможно. Баб нес четыре канистры с водой для верблюдов весом в пятьдесят фунтов каждая. Кроме того, четыре полотняные сумки с продовольствием, различными инструментами, запасными ремнями и кусками кожи, одеждой, противомоскитной сеткой, накидками от дождя для себя, Дуки и Зелейки и множеством других вещей. К задней луке его седла я привязывала свой спальный мешок. Зелейка была нагружена меньше двух других верблюдов: ей нужны были силы, чтобы кормить Голиафа. Две пятигаллоновые канистры ручной работы были специально изготовлены так, чтобы прилегать к передней части ее седла. Позади них на перекладине висели два тяжелых чемодана с продовольствием и множеством самых разных вещей вроде керосиновой лампы и посуды, необходимых на вечерних привалах. Поверх канистр с водой я привязывала красивые сумки из козлиной кожи и на них — тщательно упакованные собачьи галеты для Дигжити. Дуки, как самый сильный, был нагружен тяжелее всех. Он нес четыре канистры с водой, большой мешок с апельсинами, лимонами, картофелем, чесноком, луком, кокосовыми орехами и тыквами, две большие сумки из красной кожи с инструментами и моими вещами, две полотняные сумки с кассетным магнитофоном и ненавистным радиоприемником, а у задней спинки его седла стояло еще пятигаллоновое ведро с мылом и всем остальным, что нужно для мытья и стирки. И Баб, и Зелейка, и Дуки несли, кроме того, запасные веревки, ремни, путы, поводья, овчинные шкуры и т. п. Груз был надежно прикручен веревками, пропущенными под животами, перекинутыми через спины и привязанными к раме седел.

Я положила свою подушку на седло Баба, чтобы мне было удобнее сидеть, а ружье и небольшую сумку с самыми необходимыми вещами — сигаретами, деньгами и т. п. — привязала к передней луке седла. Карты (топографические в масштабе 1:250 000) я свернула в трубку и сунула в одну из сумок. Компас висел у меня на шее. Нож болтался на поясе, а несколько запасных носовых поводов я сунула себе в карман. Вот так. Потратив всего два с половиной часа, я справилась с грузом весом в полторы тысячи фунтов и была полна решимости ворочать все эти мешки и сумки до конца путешествия.

Я решила, что первым пойдет Баб, так как у него было лучшее верховое седло, а я понимала, что могу поранить ноги, и тогда седло мне понадобится. К тому же в отличие от Дуки и Зелейки он легко впадал в панику, и мне не хотелось выпускать его из виду, потому что он в любую минуту мог чего-нибудь испугаться. Следом за ним шла Зелейка, что давало мне возможность присматривать за ее носовым поводом и вовремя бранить беспокойную маму, если она тянула за веревку слишком сильно. Последним шествовал Дуки, что было для него неслыханным унижением и позором, ума не приложу, как он это выдержал. Голиафа я оставила на свободе, чтобы он мог по дороге что-нибудь пощипать. На ночь я по совету Саллея собиралась привязывать его к дереву, рассчитывая, что стреноженные верблюды даже в поисках корма не уйдут от него слишком далеко. Я оставила на Голиафе недоуздок с довольно длинной веревкой, чтобы верблюжонка легче было ловить.

Все, свершилось. Я одна. В самом деле одна. Наконец-то. Я обернулась в последний раз: Дженни, Толи, Алис-Спрингс, Рик, «Нэшнл джиогрэфик», родные, друзья — все и всё сметены легкомысленным утренним ветром, посвистывавшим вокруг меня. Какими силами подвела меня судьба к этому мигу вдохновенного безумия, недоумевала я. Последний мост, соединявший меня с прошлым, сгорел, рассыпался в прах. Я одна.

Чувство освобождения — единственное, что я запомнила об этом первом дне одиночества: я иду, в моей потной ладони носовой повод Баба, за ним послушно следуют Зелейка и Дуки, шествие замыкает Голиаф, я иду, и с каждым шагом во мне крепнет чувство радостной уверенности. Приглушенно звякают колокольчики, под ногами поскрипывает песок, едва слышно щебечут древесные ласточки, и больше ни звука. Пустыня безмолвна.